Бернард Корнуэлл - Приключения Ричарда Шарпа. т2.
- Капитан Шарп был рядом со мной во всех моих битвах, джентльмены. Разве не так, Шарп? От Серингапатама[55] до этого дня?
- Даже от Бокстела[56], сэр
- Боже милостивый! Я был тогда лейтенант-полковником!
- А я рядовым, сэр.
Адъютанты, молодые аристократы, которых Веллингтон предпочитал в качестве курьеров, с любопытством изучали шрам на суровом лице: немногим удавалось подняться в офицеры из низов. Хоган посмотрел на генерала: тот явно надеялся на Шарпа, но не потому, что стрелок однажды спас ему жизнь, а потому, что Шарп мог стать его союзником в борьбе с сопротивлением инженеров. Ирландец вздохнул: Веллингтон хорошо знал своего героя.
- Найдите стул капитану Шарпу.
- Лейтенанту Шарпу, сэр, - слова Шарпа прозвучали горьким вызовом, но генерал не обратил на них внимания.
- Садитесь, садитесь. И расскажите нам о брешах.
Шарп рассказал все, что знал, совершенно не смущаясь знатного общества, но он мало что мог добавить к сообщению Флетчера: видно было плохо, темноту прорезали только редкие вспышки пушечных выстрелов со стены. Часть и вовсе пришлось додумывать, основываясь на опыте и звуках, которые он слышал, лежа на краю гласиса – звуках, исходивших не от французских рабочих, а от британской картечи, бившей в стены. Веллингтон дал ему закончить свой сжатый доклад, потом генерал поймал взгляд Шарпа:
- Только один вопрос.
- Сэр?
- Бреши «сработают»? – по глазам генерала, холодным, как сталь, невозможно было прочесть его мысли.
Шарп ответил столь же твердым взглядом и единственным словом:
- Да.
Вдоль стола пробежал ропот. Веллингтон откинулся на спинку кресла. Полковник Флетчер повысил голос, перекрикивая шум:
- При всем уважении, милорд, я не думаю, что в компетенции капитана, простите, лейтенанта Шарпа рассуждать о брешах.
- Но он был там.
Флетчер пробурчал, что варвар, ворвавшийся в церковь, не становится христианином. Перо в его руке согнулось почти вдвое. Спохватившись, шотландец отпустил кончик, и чернила забрызгали два бастиона. Тогда он опустил перо и уже мягче сказал:
- Все равно, это слишком рано.
Веллингтон встал, опираясь на стол:
- Даю вам один день, джентльмены, только один. Завтра, джентльмены, пятого числа, в воскресенье, мы пойдем на приступ.
Он оглядел собравшихся. Никто не возражал ему. Да, атака была не до конца подготовленной, но он знал, что времени на взятие крепости у них больше нет. Впрочем, французы вообще утверждали, что крепость неприступна.
- Сэр! – произнес Шарп, и генерал, ожидавший протестов от инженеров, повернулся к нему.
- Шарп?
- Разрешите вопрос, сэр? – Шарп сам не верил, что говорит это сейчас, в таком вызывающем тоне, на таком совещании, но это был его единственный шанс, другого не будет.
- Давайте.
- «Надежда», сэр. Я хочу возглавить «Отчаянную надежду».
Веллингтон смерил его холодным взглядом:
- Зачем?
Что ответить? Что это испытание, высшее, может быть, испытание для солдата? Или что хочется отомстить системе в лице рябого клерка из Уайтхолла, который просто отмахнулся от него? Шарп вдруг подумал об Антонии, своей дочери, о Терезе, о том, что может никогда не увидеть Мадрида, Парижа, никогда не узнать, что война закончилась, но жребий был брошен. Он пожал плечами, не находя слов под взглядом этих непроницаемых глаз.
- Не знаю, сэр. Просто я так хочу.
Он понял, что выглядит избалованным ребенком. Чувствуя любопытные взгляды старших офицеров, оценивающие его потертый мундир и старый неуставной палаш, он мысленно посылал их всех к черту: ведь их честь и гордость была заработана деньгами.
Веллингтон спросил чуть мягче:
- Хотите получить назад свою роту?
- Да, сэр, - Шарп чувствовал себя дураком, драным шутом среди блестящих придворных. Он понимал, что все они видят его униженную гордость.
Веллингтон кивнул в сторону полковника Флетчера:
- Полковник может сказать вам, Шарп, и дай Бог, чтобы он ошибался: что в понедельник с утра мы будем выдавать капитанские патенты вместе с пайком.
Флетчер не ответил. В комнате висела тишина, все были смущены просьбой Шарпа. А сам стрелок чувствовал, что вся его жизнь, со всем, что в ней было, будет или не будет, зависела от этой тишины.
Веллингтон улыбнулся:
- Видит Бог, Шарп, я числю вас плутом и мошенником. Очень полезным мошенником, и, слава Богу, мошенником, играющим на моей стороне, - он снова улыбнулся, и Шарп понял, что генерал вспомнил острые индийские байонеты, чуть не прикончившие его при Ассайе. Но этот долг давно был уплачен. – И я не думаю, что хочу увидеть этого мошенника мертвым, Шарп. Армия будет не так интересна. Ваша просьба отклонена, - он собрал бумаги и вышел из комнаты.
Шарп остался стоять, глядя на выходящих гурьбой офицеров. Он думал, что за последние унылые недели все его надежды и амбиции свелись к единственной вещи. Его капитанство, рота, их зеленые куртки, винтовки и доверие, даже, поскольку он категорически не верил, что может быть убит, шанс достичь дома с двумя апельсиновыми деревьями раньше беснующейся орды, раньше Хэйксвилла – все это зависело от «Надежды», «Отчаянной надежды». И в ней ему было отказано.
Наверное, ему следовало чувствовать разочарование, даже злость, но вместо этого, как чистейшая вода в грязную канаву, пришло облегчение: абсолютное, благостное облегчение. И Шарп стыдился этого облегчения.
Хоган вернулся в комнату, он улыбался:
- Итак, ты спросил и получил правильный ответ.
- Нет. Еще есть время, сэр, - лицо Шарпа было упрямым. Он не знал, что имел в виду или зачем произнес это, но завтра, с первыми сумерками, он пройдет испытание. Он победит.
Глава 22
Сержант Обадия Хэйксвилл был доволен. Утренний смотр был окончен, он сидел один, глядел внутрь кивера и разговаривал с ним.
- Сегодня, это будет сегодня. Я буду хорошим, я тебя не разочарую, - он усмехнулся, обнажив редкие гнилые зубы, и оглядел роту. Они наблюдали за ним, да, но так, чтобы он не поймал взгляда. Тогда Хэйксвилл снова обратился к грязной изнанке кивера: - Боятся меня, да, боятся. А уж как ночью будут бояться! Многие умрут сегодня ночью! – он снова усмехнулся и быстро стрельнул глазами, пытаясь поймать наблюдателя, но всем удалось избежать бешеного сверкания его глаз. – Вы умрете сегодня ночью! Как чертовы свиньи под топором! – но сам он не умрет. Он знал это, хотя Шарп и попытался убедить его в обратном. Хэйксвилл снова обратился к киверу: - Чертов Шарп! Даже он меня боится. Он сбежал! Ему меня не убить! Никто не может меня убить! – последние слова он почти кричал.
И это было правдой. Смерть дотронулась до него – и отступила. Хэйксвилл потянулся к ужасному алому шраму: да, он, тогда худющий мальчишка, провисел целый час на виселице, и никто не дернул его за ноги, чтобы переломилась шея. Он почти все забыл: толпу, других узников, подшучивавших над ним – но он навсегда остался благодарен тому ублюдку, который повесил его, дожидаясь медленной смерти и не дергая вниз, чтобы толпа успела насладиться зрелищем. Каждое спазматическое движение бессмысленной борьбы с давящей петлей они встречали радостными криками, пока не появились помощники палача, улыбающиеся, как актеры, довольные публикой, и не ухватились за дергающиеся колени. Они глядели на толпу, ожидая разрешения дернуть жертву вниз, и поддразнивали приговоренных, им наплевать было на двенадцатилетнего Обадию Хэйксвилла. Он уже тогда был хитер и висел неподвижно, хотя боль порой доводила его до бессознательного состояния – и толпа решила, что он уже мертв. Он и сам не знал, почему так яростно цеплялся за жизнь: смерть была бы быстрее и не так мучительна. Но тут пошел дождь: небеса разверзлись и в минуту очистили улицы, никому не было дела до щуплого тельца. Тогда дядя, вороватый и боязливый, разрезал веревку и утащил тело в переулок. Он начал хлестать Обадию по щекам:
- Эй, ублюдок! Слышишь меня? - Должно быть, Обадия что-то сказал или простонал, потому что дядино лицо нависло над ним. – Ага, ты жив. Жив, понял, ублюдок малолетний? Не знаю, какого черта я с тобой связался, но уж больно мать твоя просила. Слышишь меня?
- Да, – лицо мальчишки задергалось, он никак не мог совладать с собой.
- Тебе надо сматываться, понял? Сматывайся. Домой нельзя, тебя снова поймают, слышишь?
Он все услышал и понял, смотался оттуда и больше никогда не видел семью. Не то, чтобы он по ним сильно скучал – их ему, как и множеству потерявших надежду людей, заменила армия. Теперь он не мог умереть – он понял это еще там, в переулке, и проверил в бою. Он обманул смерть.
Хэйксвилл достал байонет и на секунду задумался: не отдать ли кому из рядовых, чтобы наточили. Конечно, было бы здорово унизить этим проклятого ирландского ублюдка, но, с другой стороны, когда предстояла драка, он всегда занимался оружием сам. Атака будет сегодня, об этом знают все, хотя, как обычно, никаких объявлений заранее не делалось. Мишеней хватит на всех. Он снова заглянул в кивер: «Извини, я на минутку. Скоро вернусь».
