Симона Вилар - Поединок соперниц
Вечерний пир, устроенный в большом зале, был мне в тягость. К тому же Бэртрада то и дело удовлетворенно поглядывала на меня — ей явно было известно, с чем обращались сегодня ко мне многочисленные просители. Нарядная и сверкающая улыбкой, она выглядела истинной госпожой и хозяйкой. Бэртрада расспрашивала меня, доволен ли я новым кастеляном, предлагала отведать то одно, то другое блюдо, приготовленное по рецептам, широко известным при дворах Нормандии и Франции.
Всячески превозносимый ею кастелян держался с видом восточного владыки, слуги и повара трудились у него в поте лица, и даже самый привередливый господин не смог бы его ни в чем упрекнуть. Он держался в стороне, близ входа в зал, и по его приказу слуги вносили все новые и новые редкие блюда: овощные салаты были заправлены рублеными скворцами и синицами, мухоловки и иволги подавались запеченными, свиристели и трясогузки — тушеными, пеночки и камышевки — в соусе из миндального молока с имбирем, ласточки и жаворонки — в тесте. В соответствии с новой гастрономической модой, чем красивее пела птица, тем изысканнее считалось блюдо из нее.
Однако мои гости с не меньшим удовольствием поглощали кровяную колбасу, пудинги, всевозможные паштеты с возбуждающими аппетит пряностями. Один я в тот день почти не ел, зато налегал на хмельное — заморские вина и местные сидры, крепкий эль и шипучий морат [76]. Я пытался прогнать овладевшую мною хандру и не заботился о том, что мои нормандские гости припишут это саксонской невоздержанности.
Впрочем, к концу пира все они захмелели не меньше меня. Племянник д’Обиньи, допекавший меня болтовней о своей любви к Гите, рухнул под стол и уснул в обнимку с одним из волкодавов. Меня же охватило безудержное веселье. Как замечал позднее Пенда, даже на йоль никто не видел меня таким.
А тогда, после очередного кубка, я поднялся из-за стола, вышел на середину зала и, бросив на пол перед собою нож, принялся плясать, как пляшут наши крестьяне в Норфолке, притопывая и заложив руки за голову. Мне было безразлично, что подумает знать, собравшаяся в зале, но, к своему изумлению, спустя минуту я обнаружил, что рядом со мной, встряхивая седыми кудрями, пляшет д’Обиньи, топают де Клар с сыновьями, подпрыгивает и вертится Альрик из Ньюторпа. Музыканты на хорах зала подхватили мелодию, и мы, с присвистом и топотом, пошли по кругу, взлохмаченные и раскрасневшиеся. И тут в наш круг ворвался епископ Найджел, начисто позабывший во хмелю о своем сане, и мы с еще большим воодушевлением принялись отплясывать этот дикий, известный со времен язычества танец. Будто в тумане я видел растерянное лицо Радульфа Тэтфордского, брезгливую мину Бэртрады, хохочущую Клару Данвиль, улыбающихся слуг и каменно невозмутимое лицо француза-кастеляна. Но нам было на все наплевать! Мы веселились как никогда.
Нечего и говорить, что после таких возлияний никто из нас наутро не смог подняться к ранней мессе.
Я проснулся только около полудня с чудовищной головной болью и едва сумел вспомнить, как Пенда тащил меня в опочивальню и стягивал с меня сапоги. Когда слуга снял с оконного проема ставень, свет больно ударил по глазам, и я поглубже зарылся в подушки, ворча, чтобы сегодня меня оставили в покое. Единственная мысль пульсировала в моей голове, отдаваясь еще большей болью — сегодня мне придется решить судьбу Гиты. Уж лучше бы хмель и вовсе не проходил.
И все же я вынудил себя подняться и вышел в большой зал. У одного из погасших каминов застал епископа Найджела Илийского, который понуро сидел в кресле, прикладывая ко лбу холодный край чаши. Мы вяло приветствовали друг друга, ни словом не упомянув о вчерашней оргии, однако епископ внезапно обратился ко мне с просьбой не предавать огласке историю с девушкой.
Я еле сообразил, о чем он. Оказалось, что преподобный Найджел после пира умудрился затащить к себе одну из служанок. Молодой епископ выглядел сконфуженным, но я только рассмеялся и хлопнул его по плечу, заметив, что все останется между нами, но для верности не худо бы чем-нибудь одарить леди Бэртраду.
Епископ Илийский кивнул.
— Да, я уже догадался, что миледи графиня — непростая особа. И немудрено, что вы и та саксонка…
Он оборвал речь, быстро взглянув на меня. Но я, как бы не обратив внимания на его неловкость, вновь посоветовал епископу быть полюбезнее с моей женой. Окончательно сбитый с толку священнослужитель воскликнул:
— Раны Господни! Сэр, вы говорите так, будто благословляете меня приударить за вашей супругой!
— Разве такие вещи нуждаются в благословении супруга, ваше преподобие?
И только ближе к вечеру я наконец решился навестить Гиту. Но оказалось, что она, окончив торговые дела, уже уехала. Об этом мне сообщил Ральф де Брийар, который задержался, чтобы проследить за отправкой проданной партии шерсти. Меня задело, как он смотрел на меня — со спокойным превосходством, почти с насмешкой. Я же еле сдерживался, чтобы не схватить его за грудки. Опасался своей догадки о причине его самодовольства. Ведь этот смазливый парень все время жил подле моей Гиты и, чтобы там ни считал Пенда…
Мне следовало забыть о Гите и заняться иными вещами — тем, что врачует сердечную скорбь. Но я скучал по Гите тем сильнее, чем больше убеждался, что не могу жить с Бэртрадой. Увы, мне было с кем сравнить мою серебристую саксонку. Ибо терпения и любезности моей супруги хватило лишь до отъезда последнего из гостей Гронвуда. Потом у нее словно иссякли силы играть благонравную жену и она высказывала мне и о невнимании, и о том, что не заваливал ее подарками с собственной ярмарки, и что настроил против нее епископа Найджела. Видит Бог, что в этом моей вины отнюдь не было.
Однако последней каплей в этой чаше стала история с кастеляном. Я вызвал его к себе, велев отчитаться в расходах за дни ярмарки, но в ответ на это требование получил возмущенный ответ, что он не вел никаких записей, как и заведено при дворах могущественных государей. Святая правда — многие владельцы маноров ничего не смыслят в ведении дел и счете, однако этот прилизанный француз явно не ожидал, что я, грубый сакс, окажусь искушенным во всех вопросах хозяйства, и занервничал, несмотря на все свое самообладание.
Все это заставило меня решить, что он нечист на руку, и я уже готов был рассчитать кастеляна, но неожиданно натолкнулся на яростное противодействие Бэртрады. Мало сказать противодействие: ее крик летал по замку, она обвиняла меня в нежелании оценить ее усердие, в том, что я хочу превратить ее в простую заезженную работой саксонку…
Я предпочел уехать. Тем более что лорд д’Обиньи пригласил меня осмотреть его замок Ризинг, возводимый на побережье залива Уош. Прихватив с собой каменщика Саймона, я направился в Ризинг, убив таким образом двух зайцев: д’Обиньи нуждался в консультации опытного строителя, а Пенда — в том, чтобы в отсутствие Саймона окончательно наладить свои отношения с Кларой.
