Синтия Хэррод-Иглз - Чернильный орешек
– Левый холм – Колокол, – сказал Сэм, – а правый – Голубятня. Мы дома, Анна.
Здесь река ныряла вниз и бежала между лугов, резко поворачивая от своего источника на юго-запад, высоко в нагорье, а на зеленом пространстве между двумя этими холмами стояло несколько зданий, где и родился Сэм, – в прочном доме из серого камня, с золотистой от лишайника крышей. К нему лепились флигели и хижины из камня и дерева, крыши их были покрыты дерном, чем-то напоминая зеленые парики. Они устремились вниз, к этому селению, а навстречу им уже бежали люди, что-то радостно выкрикивая. И вот эта поющая тишина рассыпалась на разные звуки: голоса людей, лай собак, позвякивание металла о металл, доносившееся из какой-то мастерской позади дома, кудахтанье кур, удары Топора, журчание реки, поворачивавшей лопасти колеса водяной мельницы… Уже долетали запахи горевшего под очагами торфа, готовящейся пищи, скота и людей, вместе с прежними ароматами травы и земли.
Потом Сэма буквально сдернули с лошади и принялись похлопывать и обнимать вот эти самые мужчины и женщины, которые знали его с детства и не чаяли увидеть снова. Затем внезапно они присмирели и расступились, и к Сэму с Анной со стороны дома направился какой-то мужчина. Он был стар и изможден, его волосы, некогда рыжеватые, давно уже поседели, а лицо было настолько испещрено возрастом и непогодами, что выглядело дотемна загорелым. Он держался прямо и двигался твердо, с видимой легкостью, однако Анне с ее удобного для наблюдения места было видно, каких усилий ему стоило казаться вот таким, была видна и долгая борьба с болью, спрятавшаяся в морщинах его лица. Сэм преклонил голову – на колени он опуститься не мог – и воскликнул:
– Отец!
Старик положил руку ему на голову, и прошло немалое время, прежде чем он промолвил:
– Благословляю тебя, сын мой.
Рука его опустилась, а другая рука сжала ее, как бы стремясь утешить и придать силы. Отец с сыном долго-долго смотрели в лица друг друга, а потом старик спросил:
– Рейнольд?..
Сэм покачал головой.
– Он пал на Марстонской пустоши, отец. Старик не устоял против такого удара, однако принял его открыто, некоторое время осмысливая печальную весть, подобно человеку, привыкшему к боли. Сэм между тем продолжал:
– Боюсь, что дело короля проиграно. У мятежников неистощимые припасы, бесчисленные резервы, а наши ряды, наши силы истощаются.
Анна видела, что его отцу это неинтересно, и предположила, что Сэм тоже понимает это, но просто дает отцу время привыкнуть. Старик тем временем, внимательно осмотрев его, спросил:
– Ты ранен?
– Да, – отозвался Сэм, – у меня были сломаны рука и нога. С ними все будет в порядке, но этого оказалось достаточно, чтобы вывести меня из строя. Вот я и вернулся домой. – Теперь старик наконец-то перевел взгляд на Анну, терпеливо сидящую на лошади, и Сэм, отступив в ее сторону на полшага, сказал: – Отец, это моя жена, Анна Морлэнд. И… наш сын.
Старик не проронил ни слова, и выражение его лица не изменилось. Он смотрел на нее спокойными глазами, с неспешностью какого-нибудь пастуха или скотовода с нагорья, который наблюдает с отдаленного холма за хищной птицей, парящей милях в десяти от него, над овечьим стадом одного из своих соседей. Сэм кивнул своему слуге, и тот приблизился, чтобы спустить Анну с седла. Она скинула с плеч плащ, и по толпе наблюдавших за происходящим слуг пронесся вздох при виде ребенка, лежавшего на изгибе ее руки: ведь это сын молодого хозяина, который после него станет их хозяином! Потом Анна подошла к старику и легко опустилась перед ним на одно колено, ни на секунду не сводя глаз с его лица. После довольно продолжительной паузы молодая женщина увидела, что эти спокойные глаза улыбнулись, хотя бесстрастное лицо не дрогнуло. И вот старик поднял руку и положил ее на голову Анны, благословляя. Рука его была легкой, словно птичья лапка, но она совсем не дрожала.
– Благословляю тебя, дочь моя. Мы рады принять тебя здесь. – Анна поднялась, а старик добавил: – Подай мне моего внука.
Она осторожно выпростала младенца из перевязи и протянула его свекру. Тот взял ребенка и легонько пошевелил его на своих руках, подобно пастуху, ощупывающему ягнят. Криспиан уже не спал, он не заплакал, очутившись в незнакомых руках, а глядел рассеянным взглядом в лицо старика. Солнечный луч вспыхнул золотом на туфельках-брелке, висевшем на ремешке на его шейке. Сэм стоял рядом с Анной, и под прикрытием складок ее платья он крепко сжал жене руку.
– Ты приехал в свой дом, – промолвил старик и, закрыв глаза, поцеловал Криспиана в лоб, а потом, прижав его к плечу, повернулся и сказал: – Пора за стол.
Кэтрин сидела в одиночестве в гостиной. Пристроившись у окна и положив руки на колени, она пристально смотрела в темноту за стеклом. Комнату освещали лишь отблески огня в камине. Она провела здесь уже не один час, и у нее не было сил позвать слугу, чтобы зажечь свечи, после того, как стемнело, да к тому же темнота вполне соответствовала ее мрачному настроению. Кэтрин чувствовала себя несчастной, и только решимость удерживала ее от отчаяния, поскольку она хорошо знала: отчаяние – это грех, и любую проблему можно решить с помощью упорной работы и поисков наставлений в Библии. Конечно, она много размышляла, молясь и читая Евангелие, только все без толку. Кэтрин интересовало, как бы поступил ее отец в таких обстоятельствах, но даже представить его в подобной ситуации было невозможно.
Когда-то все, во что она верила, казалось таким понятным и ясным, и вот теперь этот ясный свет померк, и осознание своей миссии и предназначения покинуло ее, и она беспомощно блуждала во мраке, не видя более своего пути и не слыша гласа Господня… Кэтрин вышла замуж за Ричарда и явилась сюда, чтобы спасти его семью, и считала свой шаг правильным – уж это-то она знала точно, ибо чувствовала, что сила так и разливается по ней. Потом возникла необходимость полностью осуществить их брак, и вот с этих-то пор все и пошло вкривь и вкось. Интимные отношения нарушили единое понимание цели. Она с самого начала ощущала, что супружеский акт означает для мужа нечто иное, она даже предполагала, что он получает от него некое богомерзкое удовольствие, с которым ему приходится изо всех сил бороться. И вот по этой-то причине Кэтрин и ограничила их соитие, совершенно прекратив его, едва она зачала.
Смерть первого ребенка стала для нее потрясением. Потом родилась Кэти, и хотя девочке исполнился годик, она по-прежнему была болезненной, слабенькой и хрупкой. Уж не наказывал ли их за что-то Господь? Теперь Кэтрин вновь была беременна и чувствовала себя неважно, ее тошнило, и свет истины померк еще больше, чем прежде. Ричард не обращал на нее никакого внимания, избегал ее общества и относился к ней без всякого уважения. Когда же она пыталась заговорить об их миссии, он резко обрывал ее и переходил на другую тему, а то и просто убегал.
