Александр Дюма - Инженю
— Значит, вы бросаете меня, ваша светлость? — спросил негодяй, сгибаясь в поклоне.
— Я не только вас бросаю, но и отрекаюсь от вас.
— Но если бы я все-таки добился успеха?
— Если бы вы добились успеха?
— Да.
— Хорошо, господин Оже, должен вам признаться, что меня это сильно рассердило бы. Я люблю наслаждения, спору нет, но я считаю, что, честно говоря, заставить проливать слезы такую целомудренную, такую чистую, такую привлекательную женщину, как госпожа Инженю Оже, урожденная Ретиф де ла Бретон, означает платить за наслаждение слишком дорогую цену. Если бы я добился успеха, то думаю, господин Оже, приказал бы прикончить вас как собаку, да простит меня Бог; если бы я добился успеха, то терзался бы угрызениями совести, тогда как сегодня я, слава Богу, потерпел неудачу и мне только стыдно.
— Ваша светлость! Ваша светлость! Неужели вы останетесь непреклонны? — вскричал Оже.
— Господин Оже, я действительно поступил бы слишком глупо, если бы не воспользовался этой возможностью, для того чтобы реабилитировать себя в общественном мнении, — прогнать вас из моего дома.
— Значит, надежды больше нет?
— Никакой, сударь! Ступайте прочь и помните, что каждый звук с улицы будет эхом отзываться в этой спальне; вы будете наковальней, я — молотом. Ведите себя тихо, господин Оже, ведите себя хорошо!
— О! Меня принуждают, принуждают! — вскричал Оже. — Я же не хотел идти на преступление.
— Вы можете идти куда захотите, — ответил принц. — Но поскольку вы, что вполне возможно, придете к виселице, я очень хочу, чтобы повесили вас не у меня в доме.
Оже приглушенно вскрикнул, растерянно огляделся и ушел, издавая какое-то злобное шипение.
Едва он вышел, принц резко дернул за шнурок звонка.
— Пошлите за господином Кристианом Обиньским, — приказал он, — я желаю видеть его немедленно.
XLVII. ПРИНЦ И ДВОРЯНИН
Отправив письмо, Кристиан, после того как в нем остыл первый порыв гнева и немного прошло нервное возбуждение, задумался над последствиями своего обращения с принцем, но, не впадая в панику, забеспокоился, когда в одиннадцать часов утра прибыл гонец от его королевского высочества.
Он очень спешил и добрался от Версаля до Парижа менее чем за час.
Известие о приезде гонца отнюдь не успокоило молодого человека.
В 1788 году от Рождества Христова еще слегка побаивались Бастилии, которая будет разрушена через год, и не совсем забыли традицию, что повелевала каждому французу уважать принца крови вопреки его прегрешениям.
Кристиан, лежавший в постели, велел впустить гонца, чтобы расспросить его обо всем.
Гонец ничего сказать не мог; ему только приказали выехать из Версаля, мчаться во весь опор и передать Кристиану, что тот должен отправиться в Версаль, не теряя ни минуты.
Это «не теряя ни минуты» мало что означало.
Сомневаться относительно намерений графа д'Артуа не приходилось: добрыми они быть не могли.
Поэтому Кристиан тяжело вздохнул, подумав об ожидавшей его судьбе; тем не менее решение он принял сразу.
Отправив курьера обратно в Версаль, он велел передать принцу, что вскоре сам прибудет туда.
Потом Кристиан пошел к матери.
Необходимо было предвидеть все, даже то, что из Версаля ему придется отправиться ночевать прямо в Бастилию.
— Матушка, его королевское высочество приказывает мне сию же минуту прибыть к нему, — сказал он. — Может случиться так, что теперь, когда я здоров, он пошлет меня в поездку, о которой шла речь до моей болезни.
— Ну, что ж, хорошо, — ответила графиня. — Мы же увидимся до вашего отъезда.
— Кто знает, матушка.
— Что значит, кто знает? — спросила графиня.
— Всякое бывает, матушка: иногда такие поездки совершаются внезапно.
— О сын мой!
— Да, матушка, курьер, получив инструкции, выезжает сразу же, и бывает невозможно попрощаться, так как присутствие курьера в Париже может подвергнуть опасности тайну.
— Я понимаю, понимаю, — с волнением ответила графиня. — Значит, вы уезжаете?
— Да, матушка.
— А как же ваше здоровье?
— Мне весьма необходимо развеяться, и предстоящая поездка, если, конечно, она состоится, пойдет мне на пользу.
— Мне больше нечего возразить, — заметила графиня.
Потом, глядя с невыразимой любовью на молодого человека, она спросила:
— Смогу ли я увидеть вас перед тем, как вы отправитесь в дорогу — либо на парижской заставе, либо там, где вы велите мне ждать вас?
— Не знаю, матушка, — нерешительно ответил Кристиан.
— В какую бы поездку вас ни послали, вам не могут отказать проститься с матерью; в противном случае я попрошу вас сказать, куда вас пошлют, чтобы я могла приехать к вам.
Кристиан промолчал; нежность его матери смотрела глазами Аргуса, и ни одна ложь в ее присутствии не могла продержаться больше часа.
Между тем Кристиан — он был еще слишком слаб, чтобы совершать долгие поездки верхом, — велел заложить карету.
Он попрощался с графиней, так и не сумевшей добиться от него ничего другого, кроме того, о чем он уже сказал, и поехал к его королевскому высочеству.
Он застал принца весьма изысканно одетым, очень величественным; когда объявили о приходе Кристиана, он с почти задумчивым видом — это бывало редко — расхаживал по кабинету.
Потупив глаза, паж, робкий с виду, но решительно настроенный, появился на пороге.
— Заходите, сударь, заходите! — предложил принц. — Вы, конечно, предупреждены, что я жду вас.
— Да, принц, — ответил Кристиан, — я знаю, что ваше королевское высочество желает оказать мне эту честь.
Принц подал знак выездному лакею, приведшему Кристиана, удалиться и закрыть дверь.
Слуга ушел; принц и молодой человек остались наедине.
Не говоря ни слова, принц сделал еще несколько шагов по кабинету, тогда как Кристиан молчал, неподвижно застыв.
— Сударь, между нами происходит нечто странное! — обратился к нему принц, внезапно остановившись. — Но прежде всего, если говорить только о письме, полученном мною от вас сегодня утром, вы должны признать, что оно никак не похоже на те письма, какие обычно пишут принцам.
— Простите, ваша светлость, это объясняется лишь одним обстоятельством, — ответил Кристиан. — Случившееся со мной вовсе не походит на то, что происходит с другими людьми.
— Я прошу вас помолчать, сударь, и не желаю выслушивать никаких объяснений, пока не сообщу вам о своем решении.
Кристиан счел, что все для него кончено, и уже отстегнул шпагу, чтобы отдать ее принцу.
— Сударь, я самым жалким образом был введен в заблуждение моим слугой! — продолжал граф д'Артуа (он, разумеется, прекрасно понимал, что творится в душе молодого человека). — Эта ошибка вынудила меня совершить поступок, о котором я весьма сожалею, ибо он обидел женщину. Но, в конце концов, любая ошибка поправима…
