Генрик Сенкевич - Крестоносцы
— Вы плохо обо мне думаете! — возразил Ротгер.
— Нельзя потворствовать своим слабостям, — прервал его Зигфрид, — ибо плоть и дух ваши станут немощны и жестокое это племя со временем так придавит коленом вам грудь, что больше вы уже не восстанете.
И в третий раз он мрачно оперся на руку головой, и видно было, что говорит старик только с собственной совестью и себя только подразумевает, потому что через минуту он сказал:
— И на моей совести много людской крови, много мук, много слез… И я, когда дело касалось ордена и я видел, что силой не возьмешь, без колебаний искал иных путей; но когда я предстану пред судилищем господа, которого чту и люблю, то скажу ему: «Для блага ордена я свершил сие, а себе избрал одно лишь долготерпение».
Сжав руками виски, он поднял глаза к небу и воскликнул:
— Отрекитесь от плотских утех и непотребства, укрепите вашу плоть и ваш дух, ибо я вижу в воздухе белые орлиные крылья и когти орла, красные от крови крестоносцев…
Его речь прервал такой страшный порыв бури, что вверху над хорами с шумом распахнулось окно и в зал с хлопьями снега ворвался вой и свист мотели.
— Во имя духа света! Какая зловещая ночь! — сказал старый крестоносец.
— Ночь злых духов, — заметил Ротгер. — Но скажите, почему вы говорите не «во имя Бога», а «во имя духа света»?
— Дух света — это Бог, — ответил старик, затем, как бы желая переменить разговор, спросил:
— А у гроба Данфельда есть священники?
— Да.
— Боже, смилуйся над ним, грешным.
И они оба умолкли, затем Ротгер позвал слуг и приказал им закрыть окно и снять нагар с факелов, а когда они вышли, снова спросил:
— Что же вы сделаете с дочкой Юранда? Возьмете её отсюда в Янсборк?
— Я возьму её в Янсборк и сделаю с нею то, что нужно будет для блага ордена.
— А что же мне надо делать?
— Есть ли у тебя мужество?
— Разве я совершил поступок, который дал бы вам право сомневаться в этом?
— Нет, я в тебе не сомневаюсь, я знаю тебя и за мужество люблю больше всех на свете. Тогда поезжай ко двору мазовецкого князя и расскажи ему всё, что сталось тут, так, как мы решили.
— Но ведь мне может грозить гибель?
— Если твоя гибель послужит к вящей славе Христа и ордена, ты должен пожертвовать жизнью. Но нет! Не ждет тебя гибель! Они гостям не чинят обид, разве только кто-нибудь захочет вызвать тебя на бой, как тот молодой рыцарь, который всем нам послал вызов… Он ли или кто другой, ведь тебе никто из них не страшен…
— Дай-то Бог! И всё же они могут схватить меня и ввергнуть в подземелье.
— Они этого не сделают. Помни, что Юранд написал князю письмо, а ты ведь поедешь жаловаться на Юранда. Ты расскажешь им всю правду о том, что он натворил в Щитно, и они должны будут поверить тебе… Мы первые дали им знать, что у нас какая-то девка, первые пригласили его приехать и посмотреть её, а он приехал, обезумел, убил комтура, перебил наших людей. Ты расскажешь им так обо всём, и что же тогда они смогут тебе ответить? Слух о смерти Данфельда разнесется уже по всей Мазовии. Князь не станет поэтому жаловаться. Дочку Юранда, наверно, будут искать, но раз сам Юранд написал, что она не у нас, то никто не заподозрит, что мы причастны к её похищению. Надо выказать храбрость и заткнуть им рты, они ведь подумают, что, если бы мы были виноваты, никто из нас не отважился бы приехать к ним.
— Это верно. После похорон Данфельда я тотчас отправлюсь в путь.
— Да благословит тебя Бог, сыночек! Если всё сделать с умом, они не только тебя не задержат, но вынуждены будут отречься от Юранда, чтобы мы не могли сказать: вот, мол, что творят они с нами!
— Надо будет жаловаться так при всех дворах.
— Великий госпитальер проследит за этим и для блага ордена, и как родич Данфельда.
— Да! Но если этот спыховский дьявол выживет и вырвется на волю…
Зигфрид, угрюмо глядя перед собой, ответил медленно и раздельно:
— Если он даже вырвется на волю, то никогда не сможет произнести ни единого слова жалобы на орден.
Затем он стал учить Ротгера, что говорить и чего требовать при мазовецком дворе.
III
Однако весть о событии в Щитно дошла до Варшавы ещё до прибытия брата Ротгера и вызвала там удивление и беспокойство. Ни сам князь, ни придворные не могли понять, что же произошло. Незадолго до этого Миколай из Длуголяса должен уже был отправиться в Мальборк с письмом от князя, в котором тот с горечью жаловался на самочинство пограничных комтуров, похитивших Данусю, и, прибегая даже к угрозам, требовал незамедлительно отпустить её на волю. И вдруг пришло письмо из Спыхова от Юранда, в котором он сообщал, что дочь его похитили не крестоносцы, а обыкновенные пограничные разбойники, и что он в самом непродолжительном времени её выкупит. Поэтому посол не поехал в Мальборк; никому не пришло в голову, что крестоносцы могли вынудить у Юранда это письмо, пригрозив ему смертью дочери. Правда, трудно было понять, как могли разбойники похитить девушку. На границе шайки разбойников, будь то подданные князя или ордена, учиняли нападения не зимой, когда их могли выдать следы на снегу, а летом, да и нападали на купцов или грабили деревушки, хватая людей и угоняя скот. Казалось совершенно невероятным, чтобы они дерзнули посягнуть на князя и похитить его воспитанницу, к тому же дочь могущественного рыцаря, перед которым всё трепетало. Но письмо Юранда рассеяло все сомнения, оно было скреплено его собственной печатью и на этот раз доставлено человеком, о котором было точно известно, что он из Спыхова. Всякие подозрения как будто отпали, только князь разгневался так, как давно уж не гневался, и велел преследовать разбойников по всей границе своего княжества, призвав и плоцкого князя не давать пощады насильникам.
И тут вдруг пришла весть о событии в Щитно.
Переходя из уст в уста, весть была раздута и преувеличена. Рассказывали, будто Юранд ворвался в замок с пятью всадниками через открытые ворота и учинил такую резню, что из стражи мало кто остался цел и пришлось посылать за подмогой в ближайшие замки, скликать рыцарей и вооруженные пешие отряды, которые только после двухдневной осады захватили замок и убили Юранда с его товарищами. Толковали также, будто все эти войска вторгнутся теперь в пределы княжества и неминуемо вспыхнет война. Князь не верил этим слухам, он знал, как важно для великого магистра, чтобы в случае войны с польским королем оба мазовецкие княжества не стали на сторону королевства; не было для князя тайной и то, что в случае нападения крестоносцев на него или на Земовита плоцкого никто не сможет удержать королевство от выступления в их защиту и что великий магистр боится этой войны. Понимая, что она неизбежна, великий магистр стремился, однако, оттянуть её; он и по натуре был миролюбив, да и померяться силами с могущественным Ягайлом мог только, подготовив войско, какого орден ещё никогда не выставлял, и обеспечив себе помощь государей и рыцарства не только Германии, но и всего Запада.
