Две Дианы - Дюма Александр
Торопливо глотая слова, Диана довела его до приемной. Она хотела приказать пажу проводить Габриэля до ворот Лувра, но эта предосторожность еще сильнее выдала бы ее волнение. Поэтому она только шепнула пажу на ухо:
– Не знаете, Совет уже кончился?
– Нет еще, сударыня, – тихо ответил Андре, – по крайней мере, из большой залы еще никто не выходил.
– Прощайте, Габриэль, – обратилась Диана к молодому человеку, – прощайте, друг мой, до скорой встречи…
– До встречи, – повторил с грустной улыбкой Габриэль и пожал ее руку.
Он ушел, а она долго глядела ему вслед, пока не захлопнулась за ним последняя дверь. Вернувшись в свою комнату, она в слезах рухнула перед аналоем.
IX. Случайность
Несмотря на все усилия Дианы – или, вернее, в результате этих усилий, – произошло то, что она предвидела и чего так страшилась. Габриэль вышел от нее опечаленный и смущенный. Ее лихорадочное состояние передалось и ему: глаза у него помутнели, мысли путались. Он машинально брел по коридорам и переходам Лувра, не обращая внимания на окружающее. Однако, открыв дверь большой галереи и переступая ее порог, он вдруг вздрогнул, отступил назад и остановился, словно окаменев.
С другого конца галереи тоже открылась дверь, и там показался человек.
Это был Генрих II!
Генрих – виновник или, по крайней мере, главный сообщник преступных обманов, которые навсегда опустошили и погубили душу и жизнь Габриэля!
Король был один, без свиты. Оскорбленный и оскорбитель впервые после содеянного злодеяния встретились лицом к лицу, разделенные какой-то сотней шагов.
Габриэль остановился и застыл как вкопанный.
Король тоже остановился от неожиданности, увидев того, кто в течение последнего года являлся к нему только в сновидениях. С минуту оба они, словно завороженные, стояли и не двигались.
Охваченный вихрем смятенных чувств и мыслей, Габриэль растерялся. Он не мог ни рассуждать, ни действовать. Он ждал. Что же касается Генриха II, то он, несмотря на свое пресловутое мужество, испытал настоящий страх. Однако, подавив это жалкое чувство, он решился… Да и что ему было делать? Звать на помощь – значит выказать трусость, уйти – значит обратиться в бегство. Поэтому он двинулся к двери, у которой неподвижно стоял Габриэль. Какая-то неведомая сила, какое-то неодолимое, роковое стремление влекло его к этому бледному призраку! Он чувствовал – это его судьба.
Габриэль видел, как он идет навстречу, и какое-то удовлетворение, слепое и неосознанное, пронизало все его существо. Голова у него пылала, мысли разбегались. Он только положил руку на рукоять своей шпаги.
Когда король очутился в нескольких шагах от Габриэля, тот же непреодолимый страх снова овладел им и как тисками сжал его сердце. Он смутно сознавал, что настал последний его час и что все справедливо… И все-таки он шел вперед словно лунатик… Поравнявшись с Габриэлем, он вдруг в каком-то странном смятении прикоснулся к своей бархатной шапочке и первый поклонился молодому человеку.
Габриэль не ответил на поклон. Он хранил свою мраморную неподвижность, его онемевшая рука стиснула шпагу.
Для короля Габриэль был сейчас не верноподданным, а тем, перед которым склоняются все. Для Габриэля Генрих был не королем, а убийцей его отца.
И тем не менее Габриэль пропустил его мимо, ничего не сделав и ничего не сказав.
Король прошел не оглядываясь и даже не удивился такому непочтению. Когда же двери захлопнулись, оцепенение тут же рассеялось, и каждый из них, словно очнувшись, провел рукой по глазам, как бы спрашивая себя: «Не во сне ли все это было?»
Габриэль медленно вышел из Лувра. Он не сожалел об упущенном случае. Скорее, он испытывал какую-то смятенную радость.
«Вот она, моя добыча, ее так и тянет ко мне, она кружит около моих силков, сама идет на мою рогатину».
И в эту ночь он спал так крепко, как давно ему не доводилось.
Король не был так спокоен. И когда он явился к поджидавшей его Диане, нетрудно себе представить, какова была их встреча.
Генрих был рассеян и взволнован. Он не решился заговорить о графе де Монтгомери, хотя не сомневался, что Габриэль шел от его дочери, когда повстречался с ним. Да он и не собирался подробно расспрашивать о нем. Мы помним, что шел он к Диане с намерением отвести душу, но желанной беседы не получилось.
Он вернулся к себе мрачный и подавленный и всю ночь не спал. Ему чудилось, будто он очутился в некоем лабиринте, из которого нет выхода.
«Однако, – думал король, – сегодня я как бы подставил свою грудь под его шпагу. Ясно, что он не собирается меня убивать!»
Чтобы как-то забыться, Генрих II решил покинуть Париж. Он побывал в Сен-Жермене, в Шамборе и у графини Дианы де Пуатье в замке Ане. В последних числах июня он находился в Фонтенбло.
Где ни случалось ему бывать, он везде развивал бурную деятельность, словно стремясь приглушить свои мысли шумом, движением, суетой. Предстоящие торжества в честь бракосочетания его дочери Елизаветы с Филиппом II давали множество предлогов для утоления этой лихорадочной жажды деятельности.
В Фонтенбло он пожелал устроить охоту с борзыми в честь испанского посла. Охоту назначили на 23 июня.
День обещал быть жарким и душным. Собиралась гроза. Генрих не захотел, однако, отменить данные им распоряжения. Пусть будет гроза, тем больше шума!
Он велел оседлать горячего иноходца и с каким-то неистовством предался охоте. И в какой-то миг, отдавшись бегу коня, он опередил всех, потерял из виду охотников и заблудился в лесу.
Тучи обложили небо, глухие раскаты грома доносились издалека, приближалась гроза. Генрих все сильнее пришпоривал вспененного скакуна и летел быстрее ветра мимо холмов и деревьев. Головокружительная скачка увлекала его все больше и больше; он кричал во весь голос.
Он как бы забылся на некоторое время. Вдруг скакун взвился на дыбы… Молния пронизала тучу, и из грозовой тьмы на повороте тропинки возникла, словно призрак, белая скала, одна из тех, которых множество в лесу Фонтенбло. Обрушившийся раскат грома окончательно испугал коня, он рванулся вперед. От его резкого движения поводья лопнули, Генрих потерял власть над конем. И начался бег – страшный, дикий, безудержный…
Конь с развевающейся гривой, с дымящимися боками, напружив все свои мускулы, стрелой рассекал воздух. Король припал к его шее, чтобы удержаться. Волосы у него растрепались, одежда была растерзана, тщетно он пытался поймать поводья. Тот, кто увидел бы эту скачку во время бури, поспешил бы перекреститься, приняв ее за адское видение.
Но не было никого!.. Ни единой живой души, кто мог бы спасти короля. Непрестанные раскаты грома горячили и без того обезумевшего коня.
Генрих, поглядывая по сторонам, пытался понять – где он. И при очередной вспышке молнии он увидел тропинку, ведущую к вершине крутого утеса, высившегося над обрывом.
Напрасно король старался остановить коня – ничто не помогало. Соскочить на ходу – значит раскроить себе голову о ствол дерева или выступ скалы. Так или иначе, но Генрих видел, что жизнь его висит на волоске.
Он даже не знал в точности, далеко ли еще до пропасти… Но, понимая, что она неумолимо приближается, он решился пойти на риск и соскользнуть на землю.
И вот тогда-то, взглянув в даль, он заметил на краю пропасти какого-то человека, сидящего, как и он, на коне.
Издали разглядеть его он не мог, да и длинный плащ и широкополая шляпа скрывали лицо и фигуру незнакомца. Но сомнений быть не могло – это был кто-то из свиты, также заблудившийся в лесу.
Генрих был спасен. Тропинка была настолько узка, что незнакомец мог без труда преградить своею лошадью путь королевскому иноходцу. Ему достаточно было движения руки, чтобы остановить бешеную скачку. Он обязан был сделать это.
В мгновение ока король пролетел триста-четыреста шагов, которые его отделяли от спасителя. Потрясая рукой, Генрих испустил крик о помощи. Человек заметил его. Но – о ужас! – конь пронесся мимо, а странный всадник и рукой не пошевельнул, чтобы остановить его. Могло даже показаться, что он слегка отступил, избегая столкновения.
