Генри Райдер Хаггард - Собрание сочинений в 10 томах. Том 9
— Отец вам говорил что-нибудь о себе?
— Да. В минуту полной откровенности, а такая в конце концов наступила между нами, он поведал мне, что вся его жизнь — не что иное, как цепь неудач, за что он заслуживает много упреков. Он упомянул о том, что у него есть семейство, какое — он не сказал, живущее в Англии, сделать которое богатым, дабы загладить прошлое, он так стремится. Потому-то он и решил пуститься на поиски клада. Но, судя по тому, что вы мне сообщили, я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что он не нашел ничего.
— Не нашел ничего и ничего не найдет, но все равно я рада слышать, что он думал о нас. Между прочим, я хотела бы исследовать это место, Бамбатсе.
— Так же как и я, мисс Клиффорд; только в обществе вашем и вашего отца, но не мистера Джейкоба. Если когда-либо вам придется отправиться туда с ним, предупреждаю вас: будьте осторожны!
— О, я не боюсь никакого Джейкоба! — ответила она со смехом. Хотя, кажется, отец все еще продолжает водить дружбу с ним; по крайней мере, в одном из писем он упоминает о компаньоне-немце.
Наступило молчание, длившееся некоторое время, после чего Роберт вдруг сказал:
— Вы рассказали мне вашу историю, хотите послушать мою?
— Да, — ответила она.
— Вам не придется слушать долго, потому что, в сущности говоря, мне нечего рассказывать. Перед вами одна из самых бесполезных личностей на свете, ничем не примечательный член класса, который в Англии называется высшим, человек, который умеет лишь метко стрелять. Скажу искренне, что за последние пятнадцать лет — в этом году мне стукнуло тридцать два года — все мое время, за исключением небольших перерывов, связанных с весенней рыбной ловлей, было отдано охоте. Не желая умалять своих достоинств, спешу прибавить, что я считаюсь одним из шести первых стрелков Англии и что, движимый честолюбием — да, великие небеса, честолюбием! — лелеял мысль превзойти пятерых остальных. Из-за своего увлечения споткнулся стоящий перед вами бедный человек. Эта страсть погубила меня. Говорили, что у меня есть дарования, но в погоне за вышеозначенной формой безделья я пренебрег ими. Я не избрал себе профессии, я не работал, и в результате в тридцать два года я разорен и не вижу выхода впереди.
— Почему же ваше положение безвыходно? — спросила она участливо, так как тон, которым эти слова были произнесены, опечалил ее больше, чем самые слова.
— Я разорен потому, что мой старый дядя, почтенный Джон Сеймур, наследником которого я считался, совершил нелепый шаг, женившись на молоденькой девушке, одарившей его парой цветущих близнецов. С появлением их на свет мои виды на будущее разлетелись в пух и прах; подобной же участи подверглись тысяча пятьсот фунтов стерлингов — ежегодное вспомоществование, которое дядя любезно выдавал мне, с тем чтобы я поддерживал свое положение в свете в качестве его близкого родственника. У меня были кое-какие собственные средства, но также были и долги; и посему в данный момент все, что я имею за душой, выражается в чеке на 2163 фунта 14 шиллингов 5 пенсов и в небольшом количестве наличных денег. В общем, все вместе составляет ту сумму, которую я привык проживать ежегодно.
— Я не считаю это разорением, по-моему, это — целое богатство, — с облегчением сказала Бенита. — Имея две тысячи фунтов, вы в Африке можете нажить состояние. Но почему вы считаете ваше положение безнадежным?
— Я считаю его безнадежным потому, что у меня впереди нет ничего, за что я мог бы ухватиться. В самом деле, когда я истрачу эти две тысячи фунтов, я не буду знать, как заработать даже шесть пенсов. Обдумывая свою участь, я пришел к мысли, что единственный способ приложения моего умения стрелять — сделаться охотником на крупного зверя, и я решил убивать слонов, пока какой-нибудь слон не прикончит меня. По крайней мере, — прибавил Сеймур изменившимся голосом, — так я думал полчаса тому назад.
Глава II. Конец «Занзибара»
— Полчаса тому назад? Тогда зачем… — И Бенита замолчала.
— Изменил я этот скромный план жизни? Мисс Клиффорд, так как вы были настолько добры, что проявили ко мне участие, то я скажу вам. В последние полчаса мною овладело искушение, которому я противился прежде и перед которым я теперь устоять не в силах. Вы знаете, что для всякого напряжения есть своя граница.
Он нервно затянулся, выпустил дым, бросил сигару в воду и, после паузы, продолжил:
— Мисс Клиффорд, я признаюсь вам в своей дерзости: я осмелился влюбиться в вас; нет, выслушайте меня! После того как я выскажусь, на ответ, которого я ожидаю, у вас останется достаточно времени; пока же позвольте мне роскошь, доселе чуждую моему образу жизни, — быть серьезным. Для меня это ощущение новое, а потому неоценимое. Могу я продолжать?
Бенита не отвечала. Он поднялся — с известной осторожностью, которая была свойственна всем его движениям, так как Роберт Сеймур, казалось, никогда не торопился, — и встал перед нею, так что ее лицо находилось под лучами лунного света, в то время как сам он оставался в тени.
— Кроме ранее упомянутых двух тысяч фунтов и самого их владельца, в виде придачи к ним, ничего более предложить вам я не в состоянии. Я человек неимущий и никчемный. Даже в дни моего благоденствия, когда я мог надеяться на большое наследство, я, хотя мне это часто внушалось, никогда не решался предложить какой-нибудь женщине разделить… мое будущее богатство. Теперь я думаю, настоящая причина крылась в том, что ни одна женщина не нравилась мне по-настоящему, так как в противном случае мой эгоизм взял бы верх над совестливостью, как это произошло сегодня вечером. Бенита, — позвольте назвать вас так, быть может в первый и последний раз, — я… я… люблю вас.
— Слушайте, — продолжал он, оставляя свою размеренную манеру и принимаясь говорить поспешно, как человек, желающий сообщить нечто важное и не располагающий временем, — это странная вещь, непонятная вещь, но это правда. Я влюбился с первого же раза, как увидел вас. Помните, вы стояли вон там, облокотившись на бортовые перила, когда я, поднимаясь в Саутхемптоне по трапу на пароход, посмотрел вверх, посмотрел — и наши взгляды встретились. Я остановился как вкопанный; в это время та старая толстая дама, которая сошла на Мадейре, с разбегу налетела на меня. Я помню ее раздраженный возглас: «Проходите вперед или назад». Помните ли вы это?
— Да, — ответила она тихим голосом.
— Этот возглас заключал в себе аллегорию, — продолжал он, — я почувствовал это в ту самую минуту. Да, я уже почти решил сказать «назад» и отказаться от своего места на пароходе, но, взглянув на вас вторично, услышал какой-то внутренний голос, произнесший «вперед». Таким образом я прошел остальную часть трапа и, очутившись наверху, поклонился вам, на что, собственно говоря, я не имел права, хотя, припоминаю, вы ответили на мой поклон.
