Джек Уайт - Рыцари света, рыцари тьмы
— Ну и глупо же ты поступил. На-ка, попей. — Он протянул Стефану бутыль с водой. — А что там? Что ты нашел?
Сен-Клер ополоснул рот и выплюнул грязь, затем глотнул еще воды и, кивнув, вернул Пейну флягу.
— Новая ветка туннеля. Я туда прополз — хотел посмотреть, насколько далеко она тянется, но пришлось повернуть обратно прежде, чем я успел хоть что-нибудь понять. Сначала надо расчистить вход и создать доступ для воздуха, а затем уже исследовать дальше.
— Надо, значит, надо. Но это была дурацкая выходка с твоей стороны, брат. Ты и сам прекрасно знаешь, что негоже показывать свою удаль и идти вперед наугад, не заручившись ничьей поддержкой. Как ты сейчас?
— Понемногу прихожу в себя. Спасибо за участие.
— Хм, мне просто показалось, что ты очень уж долго не присылаешь очередную тележку, вот и решил посмотреть, как у тебя дела. Ты грязный с ног до головы — ты хоть знаешь об этом? Весь извалян в пыли, даже лицо.
Чувствуя, что кожу стянуло от грязи, Сен-Клер провел по щеке тылом ладони:
— Это все мусор… Я заполз в щель, а там — как муки насыпано…
Мондидье равнодушно пожал плечами:
— Я сначала решил, что ты умер — когда увидел, как ты тут лежишь… Ты будто уже окоченел. А потом смотрю, дышишь. Все-таки ты дуралей! Так и ноги протянуть недолго — и охнуть не успеешь. Ты мог бы задохнуться и не дождаться, пока я приду тебя навестить.
— Помоги встать, мне уже лучше.
Пейн поставил Стефана на ноги, и тот сначала немного стряхнул с себя пыль, а затем подобрал черпак и, не дожидаясь, пока собрат уйдет, снова взялся за работу. Врубаясь лопатой в стену мусора, Сен-Клер тут же забыл о найденной им щели и вернулся к вопросу, только что столь его занимавшему, — о великой тайне ордена и о месте их организации в Иерусалимском королевстве. Когда Мондидье отвлек его, Стефан размышлял о двуличии и теперь снова повторял себе, что само учреждение ордена монахов-воинов Храмовой горы пронизано лицемерием. Невзирая на благородные устремления, якобы движущие создателями общины, он сам и его братья жили в постоянной лжи — уже в том, что, находясь здесь, они притворялись христианами, хотя на самом деле тайком от всех искали свидетельства, угрожающие сути христианской веры. Что, кроме лицемерия, с усмешкой вопрошал он сам себя, может подразумевать их положение?
Сен-Клер понимал и не раз себе напоминал, что для своей эпохи и для своего возраста он был редкостной диковиной — грамотным и образованным рыцарем, заботливо воспитанным в добропорядочной и набожной христианской среде. Большую часть юности Стефан провел в небольшой монашеской общине, обосновавшейся на клочке земли во владениях его отца. Трудолюбивые иноки с радостью взяли мальчика на попечение — примерно так же они приветили бы бродячую собаку.
Увидев, что подросток проявляет охоту к усвоению знаний, монахи всерьез принялись его образовывать, поэтому половину свободного времени Стефан слушал их объяснения, впитывая в себя все, что братья могли ему преподать, а оставшуюся половину тратил на воинские упражнения в компании Пахима Арлезианского, который взялся лично проследить за привитием ему ратных навыков. Проходя два курса обучения зараз и черпая из обоих источников, юный Сен-Клер приучился соблюдать нравственность, здравомыслие и сдержанность в любых своих поступках. Теперь, став наконец рыцарем и человеком долга, он не раз невольно возвращался к той поре и не мог понять, почему волшебные краски, расцвечивающие былые дни, угасли. Впрочем, случилось это задолго до его вступления в орден Воскрешения и последующего отплытия в Заморье по личному повелению графа Гуга Шампанского, который и выбрал юношу для этой цели.
Как только подоспел момент носить оружие, Стефан начал служить простым рыцарем у графа Гуга, которого он никогда в глаза не видел. Он с нетерпением предвкушал ратные подвиги, но в действительности все оказалось хуже некуда. Легкомыслие и бездушие братьев по оружию, их безнравственность и продажность повергли Сен-Клера в ужас. Все они, как вскоре стало понятно новичку, не интересовались ничем иным, кроме как погоней за удовольствиями и сытостью. Вся их жизнь была посвящена ратному насилию, в том числе над женщинами, как будто измывательства и грабежи являлись своего рода вознаграждением за воинскую службу.
Утомившись созерцанием всех этих мерзостей, молодой человек стал всерьез подумывать о вступлении в знакомую ему монашескую общину, но, связанный вассальным долгом по отношению к своему сеньору, Сен-Клер, желая быть до конца честным и добросовестным в выполнении данных им обязательств, обратился прямо к графу Гугу и объяснил, почему он намеревается совершить такой неслыханный поступок — отречься от ратных дел ради молитвы.
Граф Гуг удивился, что бывало с ним крайне редко, и немедленно взял на заметку столь необычного юношу, уже зная, что Сен-Клер — первенец в одном из дружественных семейств. Срочно наведя необходимые справки, он обнаружил, что Стефана когда-то рекомендовали для вступления в орден Воскрешения, но не успели принять в его ряды, поскольку тот отправился воевать на чужбину и несколько лет провел в путешествиях. Тогда граф немало постарался убедить руководство ордена в том, что и на стезе рыцарства, и на стезе монашества от несравненных достоинств молодого рыцаря всем будет великая польза. Он предложил найти им применение, послав его в Заморье. В тот момент граф Гуг только что вернулся в свои шампанские владения прямо из Иерусалима, и в целом мире только он да еще горстка людей знали, насколько умножились успехи ордена за последние годы — с тех пор, как Вармунд де Пикиньи своим смелым указом основал орден монахов-ратоборцев, сначала более известный под именем патриаршего дозора.
Испокон веков военные плохо ладили с клириками, и разногласия меж двумя сословиями крепли и ширились день ото дня. Даже в лучшие времена рыцарства носящие это звание воины считались христианами лишь на словах, не зная ни в чем удержу и умеренности. Возможные наказания за провинности их не страшили, поскольку кару можно было применить только после схватки, а бой был для них началом и концом всего существования. Они бродили везде неисчислимыми полчищами, каждый сам себе закон и право, и если бы Папа Урбан не услал их освобождать Святую землю от рук неверных, они поставили бы христианский мир под угрозу полнейшей анархии.
Теперь Святая земля тоже была наводнена рыцарями, и практически все они утратили облик христианина в первоначальном его смысле. Сбросив с себя последние остатки цивилизации — жен, семью и общественный долг, — они превратились в свирепых варваров. Большинство запятнало себя гнуснейшими преступлениями — и на родине, и в Заморье, и практически все были абсолютно неуправляемы. Поэтому раньше, пока Вармунд де Пикиньи не учредил в Иерусалиме новый орден монахов-рыцарей, здравомыслящие и образованные люди сочли бы подобную идею пустой фантазией. До того беспрецедентного решения патриарха-архиепископа ни одному лицу духовного звания не дозволялось носить оружие, тем более лишать других жизни. Об этом недвусмысленно гласила пятая заповедь — «Не убий». Она относилась к любому, но в высшей степени, разумеется, к священнослужителям всех уровней.
