Пьер Понсон дю Террайль - Варфоломеевская ночь
— Черт возьми! Но из тебя вышел бы отличный протоколист! воскликнул король. — Твоя записочка прелестна!
— Я счастлив, что мне удалось угадать и схватить мысли вашего величества! — скромно ответил Мовпен.
Король взял записку, сложил ее, запечатал своей печатью и, вручив Серафину, сказал:
— Возьми и возвращайся с благоприятным ответом! Ты не раскаешься, что был моим вестником!
Вскоре Серафин вернулся с маленькой надушенной записочкой. Вскрыв ее, Генрих прочел:
«Государь! Вы оказываете высшую честь и дарите величайшим счастьем такую ничтожную женщину, как я, говоря ей о своей любви, в то время как двор изобилует молодыми и прекрасными дамами». Прелестная незнакомка сильно ошибается, при моем дворе дам уже давно не видано! — заметил король и продолжал читать: «Но король Генрих III, внук короля-рыцаря, наверное, не захочет позабыть, что он — первый дворянин Франции и что в качестве такового просьба дамы о сохранении ее имени в тайне для него должна быть священна. У меня имеются достаточные основания умолять Ваше Величество не расспрашивать и не допытываться, кто я такая, а спокойно продолжать путь. Завтра Вы, государь, прибудете в Шато- Тьерри; я живу там, и если за сутки Ваш каприз не улетучится, то любопытство Вашего Величества будет удовлетворено. Вечером в замок явится этот самый паж, который передаст Вам сейчас мой ответ, и проведет Вас к той, которая почитает себя смиреннейшей из верноподданных Вашего Величества».
— Но ведь это свиданье! — воскликнул Мовпен.
— Ты думаешь?
— И я не удивлюсь, если до истечения двух суток ваше величество выиграете сражение, не менее серьезное, чем при Жарнаке!
Король фатовски улыбнулся и кликнул Крильона, чтобы приказать ему готовиться к отъезду.
— Как? — воскликнул Мовпен. — Значит, вы, государь, отказались от мысли настоять на своем и узнать имя пленившей вас красавицы?
— Друг мой, разве можно отказать женщине, которая взывает к рыцарским чувствам мужчины? А потом, видишь ли, Мовпен, в тайне имеется своя хорошая сторона. Теперь я целые сутки буду во власти упоительных грез. А действительность… как знать, какова она?
Мовпен прикусил губы, чтобы не рассмеяться, и подумал:
«Честное слово! Король, видимо, совсем забыл, что едет в Шато-Тьерри за чем-нибудь другим, кроме любовного приключения!»
Через десять минут королевский кортеж двинулся в дальнейший путь. Тогда герцогиня Монпансье приподняла шторы окон своей комнаты и, глядя вслед удалявшемуся поезду, пробормотала:
— Положительно все, даже простой случай, складывается к моей пользе! И как удачно вышло, что этот глупый шут вызвал Жака на ссору!
XVII
В Мо король остановился на ночлег. Он долго проговорил на сон грядущий с Мовпеном о белокурой незнакомке, грезил о ней всю ночь напролет, встал рано бодрым и свежим и сейчас же приказал двинуться дальше.
Герцог Крильон во все время пути не разжимал рта, но по его лицу было видно, что хорошее расположение духа короля доставляло ему немалое удовольствие и даже несколько удивляло.
В полдень остановились позавтракать в нескольких лье от Шато-Тьерри. После завтрака король пожелал отдохнуть. Мовпен вышел из королевской комнаты и увидал герцога Крильона, примостившегося в саду под деревом.
— Ну-с, герцог, — сказал Мовпен, подходя к Крильону, — как вы находите теперь короля?
Крильон не симпатизировал Мовпену и был зол на него за недавнее наглое поведение. Но отличительной чертой его характера были прямота и справедливость, поэтому он ответил:
— Я нахожу, господин Мовпен, что вы совершили чудо! В течение целых десяти лет я не видал короля в таком отличном состоянии духа!
— А знаете, чем я достиг этих результатов? Я помог королю влюбиться в прелестную блондинку, которую король видел вчера в гостинице и о которой он с тех пор непрестанно грезит!
— А вы-то сами видели ее?
— Я? Нет! Но… — Мовпен, весело рассмеялся и договорил: Но я всецело полагаюсь на королевский вкус!
— Уж не интриганка ли это какая-нибудь? Может быть, она подослана Гизами?
— Ну вот еще! Откуда Гизы могут предвидеть все — до перемены королевских вкусов включительно!
Разговору Мовпена с Крильоном был положен конец пробуждением короля, заторопившего к продолжению пути.
— Странное дело! — сказал король, когда экипаж двинулся вперед. — Я опять грезил… грезил о ней…
— Ваше величество изволили влюбиться по уши! — ответил Мовпен.
— Мне самому начинает так казаться. Кто бы мог думать?
— Так вот почему вы так торопитесь в Шато-Тьерри!
— Ах, черт! Да ведь я совсем забыл… ведь не из-за прекрасной незнакомки я еду туда в конце концов! Там меня ждет тело брата.
— Но, государь, долг не может помешать думать об удовольствии!
Этот афоризм пришелся по душе Генриху, и он опять завел разговор на прежнюю тему.
— Знаешь ли, со вчерашнего дня я чувствую себя так, словно мне двадцать лет!
— Хороший возраст, государь!
— Теперь мне не хватает одного: превратиться на время в какого-нибудь мелкого дворянчика, потому что, видишь ли, королевский сан крайне стесняет меня!
— Ну, меня он не стеснил бы ни на йоту! — смеясь, возразил шут.
— Но ты пойми: ведь в Шато-Тьерри я буду у всех на виду и это будет стеснять каждый мой шаг.
— Ну вот еще! Вы только положитесь на меня, государь, и мы позабавимся, как простые ландскнехты! Наверное, у вашей блондинки найдется для меня какая- нибудь брюнетка.
— Тише, — остановил его король, — к нам подходит Крильон. Будем серьезными в его присутствии, сын мой, потому что герцог Крильон никогда не шутит!
Крильон не слышал этих слов или сделал вид, что не слышит. Мовпен расхохотался, и король доехал до Шато-Тьерри в том же самом радостном настроении, в котором он находился со времени встречи с очаровательной блондинкой.
Но, в то время как копыта мулов застучали по мостовой города, король вдруг вспомнил, что едет на похороны, и сказал:
— Не хочешь ли ты почитать со мною молитвы за упокой души покойного?
— Пожалуй, — ответил Мовпен. — Только к чему это? С чего вашему величеству так убиваться по герцогу?
— Да ведь это мой брат!
— Ну так что же? Это брат, который только и делал, что злоумышлял против своего короля!
Эти слова рассеяли похоронное настроение короля, и он опять погрузился в свои шаловливые грезы.
Подъехали к замку. Везде виднелись следы великого траура. Двор, лестница, подъезд, комнаты были полны людьми герцога Анжуйского в траурных одеяниях, а стены были обтянуты черным сукном. Генрих III не мог подавить дрожь при виде этой мрачной картины и, опираясь на плечо Мовпена, поднялся в зал, где на парадном ложе лежало набальзамированное тело почившего. У его ног на коленях тихо молилась королева-мать, обливаясь слезами.
