Джулия Баумголд - Алмаз, погубивший Наполеона
Господин Дофен показал своей дочери на одну из самых маленьких коробочек, в которой, в самой середине, в углублении из темно-синего бархата, поместилось твердое сверкание «Регента».
Она испустила восторженный визг, потом хлопнула рукой себя по губам.
— Иди, возьми его! — сказал ей отец. — Наконец-то ты сможешь сказать, что держала «Регент» в своих руках.
Все мужчины в темных сюртуках, выдыхая облачка пара, смотрели, как девочка положила «Регент» себе на ладонь и лицо ее вспыхнуло. Она зажмурилась от вспышки фотографа, потом быстро положила бриллиант обратно в коробочку.
— Ты прикоснулась к великому бриллианту, — сказал господин Дофен. — Теперь тебе всю жизнь будет везти.
— Существует такое поверье в той стране, где был найден этот бриллиант, не так ли? — спросил он, поворачиваясь ко мне.
— Возможно, — ответил я, а когда он недовольно скривился, добавил: — Да, конечно.
Они открывали все новые шкатулки, и фотограф брал каждую следующую драгоценность, и его голова то исчезала под покрывалом, то выскакивала оттуда. Потом ювелиры взяли маленькие молоточки и с хрустом принялись дробить и разбивать на куски более крупные бриллианты, чтобы получились камни, которые будет легче продать. Я видел, как один из них смял корону Наполеона Третьего, превратив ее в золотой комок, и приступил с щипцами к рукояти шпаги Людовика Восемнадцатого.
— Сегодня в последний раз эти драгоценности находятся вместе, поскольку они будут проданы, — сказал своей дочери господин Дофен. — Это не касается бриллианта, который ты держала в руке. Он предназначен для Лувра.
— Но почему? — спросила она, и мужчины, из которых не все одобряли распродажу, особенно теперь, понимая художественную ценность каждой вещи, уставились на него.
Господин Дофен не стал объяснять, что драгоценности опасны для нетвердо стоящей на ногах Третьей республики, что она боится бриллиантов и пустых корон. Пылающее лицо его дочери было тем, с чем республика никогда не сможет бороться, — нормальной реакцией ребенка, держащего в руке сгусток прекрасного, ценного и особенно важного, потому что этот сгусток принадлежал пяти королям и двум императорам. Ее румянец — вот что заставило Третью республику немного погодя в том же месяце выставить драгоценности на аукцион, на серию продаж, которые привели к падению цен и позволил людям вроде господина Тиффани из Нью-Йорка увезти наши исторические бриллианты. Опасность заключалась в том, что благоговение заразительно и может вернуть королей обратно.
Больше никто из мужчин в тот день не прикасался к «Регенту», но когда господин Дофен посмотрел на меня, я кивнул. Под их взглядами я подошел туда, где в сторонке лежал «Регент». Он лег в мою дрожащую руку, этот старинный бриллиант, и оказался тяжелым, холодным, резким, как желание.
* * *Через пару недель после распродажи драгоценностей короны я позволил себе некую экстравагантность и нанял экипаж на весь день. Мы проехали мимо стальных обрубков башни господина Эйфеля, которую строили на Марсовом Поле, где двадцать лет назад я видел бриллиант. Я велел извозчику остановиться сперва у Дома Инвалидов, потому что мне хотелось еще раз увидеть Наполеона в его могиле. При входе в склеп я прошел между бронзовыми статуями, которые держат державу и императорский скипетр, — старый человек с тростью, с трудом идущий через молчаливые толпы, боящийся упасть на твердый пол, боящийся, что его толкнут.
Он был там, внутри своих шести гробов, заключенный в красный порфировый саркофаг, поднятый над мраморной звездой на полу, со всеми своими сражениями и победами, изображенными на стенах, со своими солдатами, товарищами графа, стоящими вкруг него каменными стражами.
Какой-то солдат, участник последней войны, стоял рядом со мной, глядя на гроб.
Возможно, он в конце концов не стоит твоих слез, подумал я и, наверное, произнес эти слова вслух, потому что солдат обратил на меня яростный взгляд.
Поднявшись по лестнице Лувра, я свернул налево, к Нике, и вошел в галерею Аполлона, где Наполеон сочетался браком с Марией-Луизой и где короли на красных каблуках с важным видом расхаживали, надев на себя бриллиант. Остатки исторических королевских драгоценностей наполняли витрины, стоявшие вдоль стен. «Регент» лежал рядом со слоном из белой эмали, напоминая об Индии, откуда он был вывезен давным-давно. Я стоял перед бриллиантом, к которому мне довелось прикоснуться; теперь он заперт под крепким стеклом, власть его навечно обуздана, его слава — некогда запретная — ныне прощена.
Угрозы, исходившие от Наполеона, и угрозы, исходившие от этого бриллианта, наконец заключены в мраморные и стеклянные гробы. Оно и лучше, что они ушли из мира, что их влияние и опасный блеск заперты на замок.
Те, кто приходит поглазеть на них, стоя перед высоким ограждением, может быть, скоро узнают о связи между «Регентом» и человеком, который вернул его во Францию, потому что я наконец отдал последнюю работу графа его издателю.
Впервые я увидел этот бриллиант, будучи человеком среднего возраста, и теперь, в возрасте преклонном, я смотрю на него, как смотрю на Наполеона, со временем все переосмыслив и переоценив. Лучи от этой бесценной вещи и истлевшее тело великого человека, запечатанные в своих могилах, выставлены напоказ в каменных дворцах. Наконец я освободился от обоих. Пусть они остаются здесь, пусть покоятся. Пусть эти гиганты спят.
Благодарности
Каждый писатель, хороший или плохой, заслуживает счастливого мгновения в своей судьбе; мое счастливое мгновение наступило, когда Майкл Корда сказал: «Конечно, я хочу, чтобы это опубликовали» и отредактировал мою рукопись так, как может только мечтать автор. Я весьма признательна ему за внимательность и поддержку, за неизменную доброту, познания в истории, отзывчивость и готовность ответить на любой вопрос. Большое спасибо за время, которое он на меня потратил.
Первым же в списке стоит Пит Хэмилл с его красным карандашом. Нет друга щедрее, чем он. А следующим идет мой «домашний редактор» Эдвард Коснер, который оплачивал мои счета и всячески меня подбадривал.
Необходимо упомянуть и тех, кто давно ушел и кто ныне почти забыт; они поведали мне многое о своем времени — очевидцы, биографы, романисты, эссеисты и историки, которые изучали историю бриллианта задолго до меня. Я им бесконечно признательна.
Первая среди них — Мадам. Я наткнулась на ее историю в книге с собственной полки — в IX томе «Тайных мемуаров дворов Европы»; я купила этот том на какой-то книжной ярмарке и забыла о нем на двадцать лет. Затем я прочла письма Мадам в книге «Жизнь женщины при дворе короля-солнца», в переводе и под редакцией Элборг Форстер, а также в сборнике переводов под редакцией Гертруды Скотт Стивенсон и Марии Кролл. Французскому двору меня представили «Мемуары герцога де Сен-Симона», переведенные под редакцией Люси Нортон; я так увлеклась ими, что смогла остановиться, лишь прочитав дополнительно всю литературу по предмету на втором и седьмом этажах Нью-Йоркской библиотеки. Все исторические ошибки и неточности, которые могут встретиться в тексте, — исключительно мои.
