Андрей Орлов - Харбинский экспресс

— Что это было? — прошептала Анна Николаевна, склоняясь к Дохтурову.

— Не знаю. А было ли?

Дроздова поглядела на него в некотором смятении, но более спрашивать не стала, молча поехала следом.

Цицикар открылся неожиданно. Раздались в стороны толстенные таежные великаны, раздвинулись ветви, и показались дальние огороды, а за ними — кривобокие сарайчики вперемешку с крытыми соломой фанзами.

— Это, надо понимать, окраина, — прошептал ротмистр. — Эх, жаль, не догадался спросить бинокля.

Павел Романович подумал, что переживать особенно нечего: Вербицкий бинокля все равно бы не дал. Да только он ни к чему. Зрение, от рождения весьма неплохое, за годы ссылки у Павла Романовича приобрело небывалую остроту, так что он отличнейшим образом мог обходиться без оптических приспособлений.

За фанзами начинались сады, а над ними вдали возвышались купола церковки со звонницей. Еще далее — два-три здания повыше, скорее всего, официального назначения.

— Предлагаю рекогносцировку, — сказал Агранцев. — Мы идем с вами, доктор, а прекрасная Анна остается в тылу.

— Лошадей отпустить? — спросила Дроздова.

— Зачем? Стреножим, и пусть погуляют. Мало ли…

До ближайшей фанзы пришлось добираться пригнувшись, а местами и вовсе ползком. Павел Романович не без сожаления подумал, что новенькое обмундирование наверняка потеряло свой вид. Впрочем, не о том теперь надо тревожиться.

Перед тем как зайти, осмотрелись. Прислушались.

Обыкновенные крестьянские звуки: собака брешет где-то вдали, скрипит колодезный ворот. Над нешироким двором пролетела ворона, спланировала на старую лиственницу. Почистила клюв, глянула на гостей. Словом, все исключительно пасторально. Картину портило лишь тарахтение бензинового мотора, впрочем, доносившееся очень издалека.

Перекрестившись, ротмистр нырнул в дверь. Павел Романович, как было уговорено, подождал полминуты, понаблюдал — и шагнул следом.

Картина открылась следующая.

Глинобитные стены, земляной пол, прикрытый циновками. В центре очаг, над которым на деревянной треноге висит плоский широкий котел. Рядом — китаянка неопределенного возраста. Одной рукой помешивает в котле бамбуковой палкой, другой держит ребенка, совершенно голого, который, не просыпаясь, сосет материнскую грудь.

Увидев пришельцев, китаянка попятилась. Разжала пальцы, и бамбук свалился в огонь. А вот младенец показал себя молодцом — вцепился в мать, как обезьянка, удержался и снова зачмокал. Похоже, даже и не проснулся.

В этот момент дверной проем перечеркнула чья-то тень, и в фанзу вошел китаец. На плече он держал шест-коромысло, на концах которого висело по брезентовому ведру.

— Ага! Камаринский пейзан пожаловал! — бодро прокомментировал ротмистр. — Скажи-ка мне, братец…

Договорить он не успел.

Китаец сделал неуловимое движение шестом — ведра полетели в стороны, ударили два водяных фонтана — и скакнул вперед, метя шестом ротмистру в грудь.

Ш-ш-жик!

Казачья шашка описала в воздухе полукруг (при ярком свете это бы наверняка смотрелось еще красивее) и укоротила шест вдвое.

При столь устрашающем, хотя и безмолвном реприманде китаец оторопел и попятился.

Но дело было еще не закончено.

Стоявшая у Агранцева за спиной китаянка схватила свою палку, которая успела уже заняться с одного конца, и без колебаний стукнула ротмистра по затылку.

Тот охнул, выпустил из рук шашку, согнулся.

Раздумывать было некогда: Павел Романович вырвал из кобуры револьвер и щелкнул взводимым курком. Это следовало сделать чуть ранее — но он, увы, не поспевал за событиями. Впрочем, большего не потребовалось: китаянка бросила свою палку и кинулась ничком на пол.

«Как бы ребенка не раздавила».

Но напрасно он беспокоился — малыш мышкой вывернулся из-под матери, вскарабкался ей на спину и уселся, посверкивая черными глазенками.

Павел Романович выразительно посмотрел на китайца, показал револьвером в угол.

Агранцев, выпрямившись, с кряхтеньем потер затылок.

— Однако… Экая амазонка…

Похоже, ротмистру было неловко.

Павел Романович с револьвером в руке подошел к китаянке — та, съежившись, торопливо переползла к мужу.

Дохтуров подошел ближе, опустился на корточки и задал какой-то вопрос.

Услышав родную речь, хозяева фанзы вовсе не оживились. Покачали синхронно головами — дескать, не понимаем — а после согнулись в поклоне, да так и замерли.

Павел Романович повторил вопрос на родном языке.

Тот же эффект.

— Тьфу! — сказал ротмистр, подходя ближе. — Не хотят говорить. Прикидываются, ясное дело! Пугните-ка их как следует.

— Не думаю, что прикидываются, — проговорил Павел Романович. — Скорее, мой китайский не вполне хорош. А по-русски они действительно не понимают.

— Ну и свинство с их стороны. Сколько лет рядом живут. Могли б уж и выучиться. А, ну их. Одно слово — макаки.

Ротмистр покосился на свое плечо.

— Черт! Глядите, погон отстегнулся. Не поможете?

Дохтуров выпрямился, переложив револьвер в левую руку.

В этот момент китаянка вдруг загомонила. Оживленно жестикулируя, показала на плечо ротмистра.

— О чем это она? — спросил Агранцев.

— Не пойму… подождите…

Наконец китаянка, раздраженно махнув рукой на своего благоверного, повернулась к Павлу Романовичу и затараторила громче, помогая себе жестами.

Ротмистр крякнул:

— Ну и чешет! Что твоя швейная машинка «Зингер и сыновья»!

— Подождите! — Павел Романович поднял руку, прислушиваясь, и ободряюще кивнул китаянке.

Та застрекотала пуще прежнего, изо всех сил помогая себе руками. При этом все показывала себе на плечи, щелкала, словно стряхивала муравья, вытягивала губы трубочкой и целилась указательным пальцем Павлу Романовичу в грудь: «Пом-пом!» Потом залилась гортанным клокочущим звуком и пустилась вприсядку.

— Ну, что? — нетерпеливо спросил Агранцев. — Уяснили, к чему эти половецкие пляски?

— Похоже, в переводе звучит так: вчера пришел вооруженный отряд, прогнал местную власть, тех, кто носит погоны, — расстрелял (я так понимаю, речь о жандармской команде) и пошел грабить. Кур, свиней. В общем, что есть, то тащили. У этих тоже взяли трех поросят…

— Да подождите вы с поросятами! Сколько людей в отряде? Чем вооружены? Где стоят, и…

— …И как имя-отчество комиссара, — докончил за него Дохтуров. — Извините, этого она не знает.

— Тогда на кой черт она нам сдалась?! И без того известно, что в Цицикаре — красные.