Краткая история Латинской Америки - Джон Чарльз Частин
В то время как общество тупи выкосили болезни, а их земли заняли бразильские сахарные плантации, оседлые общества центральной Мексики и Анд выжили, потрясенные, но достаточно цельные, чтобы перехватить власть не составило особенного труда. Испанцы, как правило, создавали энкомьенды на основе уже существующих общин со своими дворянами, которых испанцы называли касиками[14]. Однако постепенно завоевание и колонизация подорвали побежденную воинскую знать, и местные жители переняли испанские методы управления. Деревенские чиновники Мексики на испанских должностях вели дела и записи на родном языке. Конечно, в науатль в силу влияния завоевателей вошли сотни испанских слов, но структура языка сохранилась, как и отчетливо коренное мировоззрение.
Мексика официально стала «Новой Испанией», но это все еще были два общества, в какой-то мере привитые друг на друга, в основном посредством контакта мужчин-испанцев и женщин из коренного населения. Испанских женщин в Мексике, как и португальских в Бразилии, было немного: в первые годы после Первого контакта на девять мужчин приходилась одна женщина. Таким образом, в течение нескольких лет женщины из местных племен и мужчины-испанцы произвели на свет легионы детей-метисов, как и предсказывал в письме из Бразилии Перу Ваш де Каминья. Малинче родила от Кортеса вскоре после падения Теночтитлана.
В какой-то степени она была интригующей фигурой – Малинче (на родном языке – Малинцин), одна из 20 рабынь, подаренных Кортесу в 1519 году во время его путешествия вдоль мексиканского побережья в поисках Империи ацтеков. Она уже говорила на языке майя и науатле и всего за несколько месяцев выучила испанский. Эта на удивление сообразительная и хладнокровная 16-летняя девушка стала неразлучна с Кортесом и сыграла важную роль в пленении Монтесумы. Неудивительно, что одни пытались сделать из ее жизни любовный роман, другие видели в ней предательницу Мексики. Правды не слишком много в обеих историях. Что касается любви, то Кортес вызвал к себе жену-испанку, которая ждала его на Кубе, а Малинче отверг, выделив некоторое имущество. Что же до предательства Мексики, то этой страны еще не существовало, если ею не считать ацтекскую империю, а у Малинче были веские причины ненавидеть ацтеков. Науатль был ее родным языком, но собственная семья продала ее в рабство майя, и именно так она выучила их язык. Малинче была не столько предательницей, сколько жертвой предательства. В итоге Кортес выдал ее замуж за одного из своих людей, от которого она родила второго ребенка. Всего несколько лет спустя она умерла, не дожив до 25.
Принцесса ацтеков Текуичпотцин, дочь Монтесумы, приняла в крещении имя Исабель. Теперь она была завидной невестой: женщиной из местной знати, законной наследницей личного состояния Монтесумы, хозяйкой желанной энкомьенды. Обладая всем этим, Исабель неизбежно привлекала больше мужей, чем ей было нужно. До первого брака с испанцем она дважды была замужем за лидерами сопротивления ацтеков в последние дни Теночтитлана. Она пережила четырех супругов[15], родила семерых детей, приспособилась к новой жизни и стала образцом католической преданности и благотворительницей религиозных организаций. Она дожила до почтенных 40 лет!
По мере того как число знати ацтеков и инков сокращалось, а количество испанских женщин увеличивалось, все меньше и меньше испанских мужчин женились на женщинах из коренных народов, хотя и продолжали зачинать бесчисленных детей-метисов (большинство которых почти ничего не наследовали как незаконнорожденные). Эти дети были «промежуточными людьми» – не европейцами, не африканцами и не коренными американцами, людьми второго сорта, «плохими» родственниками, если их вообще признавали. Мартин, сын Малинче от Кортеса, фактически стал слугой своего сводного брата (которого также звали Мартин), сына Кортеса от второй жены-испанки.
Испанские женщины обычно прибывали уже после окончания боевых действий, но так бывало не всегда. Женщина по имени Исабель де Гевара в 1530–1540 годах помогла завоевать Аргентину и Парагвай. Спустя годы, пытаясь получить энкомьенду за участие в завоевании, она написала письмо испанской Короне, в котором рассказала, как женщины экспедиции приняли на себя командование и ответственность, когда голод убил две трети отряда. Когда мужчины теряли сознание от голода, писала Гевара, женщины «стояли на страже, поддерживали огонь, заряжали арбалеты… поднимали боеспособных солдат, объявляли общую тревогу, действовали как офицеры и командовали солдатами».
Самой известной женщиной-конкистадором была Инес Суарес. В 1537 году, когда она в одиночку прибыла в Америку, разыскивая мужа, ей было 30 лет. Она искала сначала в Венесуэле, а затем в Перу, где узнала, что он мертв. Суарес не вернулась на родину, а стала любовницей завоевателя Чили и прославилась своими действиями во время нападения местных. Она предложила запугать нападающих, бросив им головы семи захваченных вождей, а самым известным ее поступком стало то, что первому пленнику она отрубила голову сама. Несмотря на ее героизм (или то, что им считалось), завоеватель Чили, у которого была жена в Испании, отослал Инес Суарес, когда стал губернатором новой территории.
В те времена благоприятный брак в жизни женщины перевешивал даже необыкновенные таланты. Брачный контракт был опорой испанской социальной структуры и имел решающее значение при распределении собственности. Брак был религиозным таинством, в конце концов, а религиозное соответствие в Испанской империи было делом нешуточным.
Испанское завевание предполагалось завоеванием земным и духовным: не только захват земель и богатств, но и поражение старых богов. Церковники прибыли насаждать католическое учение, и, помимо проповедей, настойчиво искали «идолов» – священные предметы старых религий, которые местные жители упорно хранили и прятали. Священник и владетель энкомьенды почти всегда стояли бок о бок как единственные представители испанской власти. Так же как во времена христианизации Европы веками раньше, обращение королей (или касиков) приводило в церковь целые общины. Спеша крестить всех, миссионеры в ходе массовых церемоний небрежно окропляли толпу святой водой, что мало способствовало обучению их христианству. Тем не менее крещеные коренные
