Макс Пембертон - Беатриса в Венеции
Он обязан был это сделать, так как недаром Бонапарт поручил ему следить за безопасностью его соотечественников: они должны были знать, что, может быть, скоро лишатся его.
Прошла четверть часа, а слуги все еще не возвращались: он наконец потерял терпение и снова позвонил изо всех сил.
На этот раз звонок его остался совершенно без ответа. Ни единого звука не было слышно в доме. Гастон быстро накинул свой плащ и направился к дверям, намереваясь узнать лично, в чем дело. Он подошел к дверям комнаты, открыл ее и очутился в темной передней; пришлось вернуться в комнату и взять с собой свечу, но, когда он подошел к тяжелой двери красного дерева, ведшей из передней в коридор, и взялся за ручку ее, он убедился, что дверь заперта, и он очутился таким образом пленником в этом доме.
Он вернулся опять в салон и поставил свечу на камин. В душе он чувствовал, что невольный страх сжимает его сердце, но с виду он был совершенно спокоен, руки его не дрожали, мысли не путались. Он понял, что попал в западню, и в западню, расставленную ему женщиной. Неужели Беатриса могла предать его? Ему не хотелось верить в это, но невольно сомнение закралось в его душу, недаром он знал, сколько его соотечественников погибло таким образом бесследно в темных итальянских домах, куда их заманивали хитростью. Он знал хорошо, что услуги, которые он постоянно оказывал всем французам, заботы его о них хорошо были известны сенату, и он понимал, что инквизиторы уже давно мечтают о том, как бы навсегда отделаться от него, но неужели Беатриса согласилась быть орудием в их руках? Неужели он мог ошибиться в этой женщине, которая произвела на него такое глубокое, неизгладимое впечатление?
Он поставил свечу на место и стал внимательно прислушиваться. Затем он снова оглядел всю комнату, на этот раз уже гораздо внимательнее, и заметил еще дверь, которая раньше как-то не бросилась ему в глаза. Теперь он подошел к ней, отворил и очутился в следующей комнате, немного поменьше первой, обставленной тоже во французском вкусе и освещенной множеством восковых свечей. Посередине комнаты стояла кровать, немного подальше виднелся письменный стол-буль, кругом стояли шкафы с книгами в чудных переплетах, все вещи были почти художественной работы, и отделка многих из них была из серебра. Но все эти признаки роскоши интересовали Гастона гораздо менее, чем те приготовления, которые были сделаны, очевидно, для его приема. Все, что могло понадобиться для туалета молодого человека из хорошего общества, все это было расставлено на столе у окна; на постели лежало приготовленное ему бархатное платье венецианского покроя, и Гастон невольно подумал про себя: «она, видимо, очень желала бы сделать из меня венецианца», — но во всяком случае последнее обстоятельство значительно успокоило его относительно того, что она ничего худого не затевала против него, так как ни одна женщина не стала бы заботиться о наряде мужчины, которого бы она собиралась утопить под окнами своего дома. Наоборот, он ясно понял, что она именно и приготовила ему это платье, чтобы легче было скрыть его и сделать неузнаваемым для других. Совершенно успокоенный всем этим, он подошел к одному из двух больших окон, освещавших комнату, и отворил его. Под окном он увидел дерево и сообразил, что оно выходит в сад, тут же он вспомнил, что дом «Духов» действительно был окружен с трех сторон садом, что составляло одну из его достопримечательностей. За стеной сада возвышался величественный купол церкви святого Захария. Из этого он мог заключить, что стоило перелезть эту стену, и он очутился бы на темном канале, ведущем по направлению к его дому. Раздумывая об этом, Гастон вдруг услышал голос человека, который, по-видимому, пел в гондоле, и голос этот был так странен, так немузыкален, что он невольно рассмеялся и сказал:
— Ну, это — Вильтар, только он один может петь так.
Появление его друга под окнами в канале удивило его больше, чем что-либо, виденное им в этом доме.
V.
На следующий день после приключения Гастона, бывшего с ним в доме «Духов», ровно в пять часов слуга вошел в библиотеку палаццо Бурано и доложил лорду Брешиа, что его желает видеть Жозеф Вильтар по очень важному и спешному делу. Очень удивленный этим неожиданным посещением и застигнутый врасплох, так как он не успел сделать всех нужных приготовлений, чтобы поразить ими посетителя, Лоренцо собирался уже велеть сказать, что его нет дома, но маркиза де Сан-Реми, присутствовавшая при этом, перебила его и велела просить посетителя. По уходе слуги завязался короткий, но горячий спор между Лоренцо и его гостьей, так что он даже не успел как следует задрапироваться в свой пурпуровый плащ; этого обстоятельства он никогда в жизни не мог потом забыть.
— Я положительно не могу принять этого человека, маркиза — говорил он горячо: — ведь вы знаете, что я сегодня никого не принимаю.
— Но имейте в виду, милорд, что этот человек не придет уже к вам во второй раз.
— Если вы думаете, Беатриса, что будет умнее...
— Он уже идет по лестнице, милорд, принимайте скорее позу, я бы на вашем месте села, облокотившись на руку: это вам больше всего идет. Он, наверное, пришел сюда по делу Жоаеза. Будьте же тверды, Лоренцо, мы ничего не знаем об этом, ничего не слышали о нем.
Разговор на этом месте прервался, так как Вильтар уже входил в комнату своей осторожной кошачьей походкой. Он увидел лорда, восседавшего в своем кресле с чисто отеческим выражением лица, и маркизу, сидевшую у окна и как бы с благоговением прислушивавшуюся к словам своего почтенного родственника. Но Вильтара нелегко было обмануть подобными позами. Хотя он пробыл только двадцать четыре часа в этом городе, но он успел уже убедиться на деле, каким влиянием пользовалась здесь маркиза де Сан-Реми и каким умным государственным мужем считался всеми Лоренцо; он прекрасно понял с первой же минуты, что оба они уже приготовились, какой дать ему ответ.
— Сударыня, — сказал он, отвешивая низкий поклон маркизе, — я счастлив этой неожиданной встречей с вами, а что касается вас, милорд, я должен извиниться перед вами, что являюсь с грустным известием, но печаль моя так велика, что по-настоящему я бы мог даже не извиняться перед вами, так как я оплакиваю человека, которого любил, как брата.
— Да, конечно, это ужасно, — промолвил Лоренцо и остановился нерешительно, встретив гневный взгляд широко раскрытых глаз Беатрисы; не зная, как вывернуться из неловкого положения, он не нашел ничего иного, как сказать:
— Вы говорите об отъезде генерала Бонапарта из Граца? Конечно, мы смотрим на этот факт с различных точек зрения. Что касается меня, я должен сказать, что, как итальянец, я могу этому только радоваться, вы видите, я честно и открыто говорю вам то, что думаю.
