Роман Белоусов - Ошибка сыщика Дюпена. Том 2

На левом берегу Сены, прямо против Лувра, в те времена стояла знаменитая Йельская башня. Утратив свое назначение сторожевой, она служила тюрьмой. О башне ходило множество таинственных и зловещих слухов. Два столетия спустя находчивый А. Дюма воспользуется недоброй славой этого места и сочинит мелодраму из времен Людовика X, которую так и назовет «Нельская башня». Загадочные убийства, совершаемые здесь еженощно, невероятные совпадения, игра случайностей принесут пьесе, поставленной в 1832 году, успех у парижской публики.

Как-то под вечер Сирано оказался у рва около этой мрачной башни. Начинало смеркаться. Фонарей не было еще и в помине. Идти приходилось осторожно, чтобы не угодить в сточную канаву, которая пролегала прямо по середине улицы. Быть разукрашенным парижской грязью его не очень устраивало — всякий знал, что сходит она только вместе с кожей.

Прогулка по ночному городу в ту пору не сулила ничего хорошего. Грабежи и убийства являлись делом обычным и редко когда ночь проходила без происшествий. В эти часы оживал темный, преступный мир парижского дна. Наступало время тех, кому мрак служил верным укрытием. Бездомные бродяги и матерые воры, убийцы и грабители покидали свои дневные убежища и выходили в ночную темень на большую дорогу. Даже полубродяги-студенты и те не брезговали разбоем (недаром они не имели права носить при себе ножи, шпаги и пистолеты и им запрещалось показываться на улице после девяти вечера). Днем, там где царила торговая сутолока, балаганная пестрота, особенно на Новом мосту, «шумевшем весельем шутовским», ничего не предвещало опасность. Зато не дай Бог, если кто случайно забредал сюда в ночной час. Зловещая тишина, не сулившая ничего доброго, нависала над мостом, и редко кому удавалось уйти отсюда живым и невредимым. Преступления, то и дело здесь совершавшиеся, заставили в 1634 году издать особый указ о круглосуточном дежурстве на мосту наряда полиции. Словом, ночью в Париже всякое могло случиться.

Сирано, боясь оступиться, вглядывался в сумерки — это его и спасло: нападение не оказалось неожиданным. Сначала перед ним возник один силуэт. Не успели шпаги скреститься, как сбоку наскочил второй, потом третий, потом… Он не смог пересчитать всех, тем более, что убийцы (а в том, что это были браво, то есть наемные головорезы, сомневаться не приходилось) оказались в надвигавшейся темноте все на одно лицо. Нет, это нельзя было назвать поединком, это было целое сражение. Сто против одного — так позже утверждала молва, всегда, однако, склонная к преувеличению.

Так или иначе, но в тот вечер шпаге Сирано скучать не пришлось: на месте боя двое остались лежать за-мертво, семеро получили тяжелые ранения, остальные благоразумно скрылись.

Сирано блестяще подтвердил свою репутацию отличного бойца. Его бесстрашием восхищался весь город.

Были, однако, и такие, кто хранил недоброе молчание. Видно, кому-то язвительный комедиограф пришелся не по нраву. Кого-то явно не устраивали его насмешки и сатиры, его образ мыслей. Не эти ли скрытые враги Сирано пожелали избавиться от неудобного литератора? И не они ли послали убийц в засаду у Нель-ской башни?

Слава, считал Сирано, есть нечто гораздо более драгоценное, чем одежда, лошадь или даже золото. Может быть, эти слова являются ключом к постижению его характера, его судьбы, противоречий его натуры и поступков?

Путь к славе, а для Сирано это равнялось признанию высшим светом, возможно, доступ ко двору часто пролегал через салоны знаменитостей. Некоторые из парижских салонов играли видную роль в литературной жизни — служили законодателями «вкусов». Салоны маркизы Рамбулье, писательницы Скюдери, куртизанок Марион Делорм и Нинон Ланкло славились на всю Францию. Попасть в число их завсегдатаев— ученых жен и мужей, модных поэтов и преуспевающих писателей — желали многие. Здесь обсуждали очередной претенциозный роман, которых, как язвил Шарль Сорель, «насчитывалось уже десять тысяч томов», рисующий далеких от реальности идеальных героев: изображать жизнь считалось вульгарным и низменным, а тех, кто восставал против этого, нарекали «краснорожими», грязными писателями. Здесь томно рассуждали о превратностях любви, верности долгу и даме сердца; вели галантные беседы, признавая разговор «величайшим и почти единственным удовольствием жизни». В салонах блистали остроумием, развлекаясь, пикировались, оттачивали словесное искусство.

Сирано справедливо рассчитывал, что не окажется последним в веселых затеях парижского общества, что сумеет обратить на себя внимание, заставит слушать себя избалованных и пресыщенных литературных гурманов, завоюет успех.

Славу ему должны принести письма. Скорее это памфлеты, эссе, обличения или рассуждения в основном сатирического характера, написанные по самым различным поводам. Его перо берет «на прицел» доносчиков и трусов, неблагодарных и малодушных, грубиянов и грабителей мысли — плагиаторов, его старых врагов педантов и ненавистных колдунов, шарлатанов-врачей, бездарных актеров, святош…

Несколько иными были так называемые любовные послания. Их отличал тонкий стиль, неожиданные поэтические находки, яркие метафоры. И только иногда чувство меры изменяет ему: он злоупотребляет двусмысленностями, скользкими намеками и сомнительными остротами, тем, что так не нравилось в Сирано его литературному противнику Скаррону.

Распря между двумя сатириками тянулась много лет. Ради нее была израсходована не одна бутылка чернил, истрачены кипы бумаги и перьев. Сирано издевался над «низкими» и «мелкими» темами комедий Скаррона, над его «Комическим романом». В свою очередь, Скаррон насмехался над потугами Сирано проникнуть в свет, над его тщеславием.

У любовных писем Сирано, которые, как он надеялся, отопрут перед ним двери успеха, оказался один существенный недостаток: отсутствие адресата, который мог бы вознаградить автора. Недостаток этот позже восполнил Э. Ростан, придумав несравненную Роксану и сделав из несчастного Сирано ее тайного и пламенного обожателя. Из-за нее он терпит наносимые ему обиды, ради нее готов отказаться от своего счастья и помочь завоевать для Кристиана ее любовь… Впрочем, Э. Ростан придумал ситуацию, а не Роксану, у которой действительно был реальный прототип — дальняя родственница Сирано — Мадлена Робино. Она была женой Кристофа (а не Кристиана де Невилле-та). Как Роксану ее знали лишь среди монахинь монастыря, где она жила после гибели мужа в битве при Аррасе в 1641 году. В молодости Сирано бывал в ее салоне.

Приспособиться, стать угодливым и покладистым Сирано так и не сумел. Мечта потерпела новое крушение, уязвленная гордость слепила глаза. Окружающим он казался преисполненным себялюбия, был не как все: бедняк, а не ищет покровителя и не нуждается в опеке. Это было не в духе времени, казалось странным, раздражало. К тому же в его памфлетах одни усмотрели намеки на себя, другим не нравился их тон— надменный и ироничный. Им казалось, что Сирано де Бержерак был против всего и против всех. Тем более, что сам он то и дело заявлял, что не признает ничьего авторитета, если он не опирается на разум. И любил добавлять: «Единственно Разум, только Разум — мой властелин». Лишь ему по своей воле протягивал он руку.