Эрнест Медзаботт - Иезуит
— Это будет зависеть от тебя.
— От меня! Да разве ты можешь думать, что я буду колебаться, принять какие бы то ни было условия?
— Прекрасно. Подпиши эту бумагу, и цепи твои сегодня же спадут.
Узник взял бумагу и прочел следующее:
«Я, нижеподписавшийся граф Вергиний де Пуа, маркиз де Мевилль, владелец де ла Форте, де Дигане и других мест, кавалер святого Михаила, клянусь перед Богом и людьми удалиться от мира и окончить жизнь мою в монастыре.
Вследствие чего отдаю все мои владения, титулы, богатство и привилегии моему дорогому племяннику Арриго, герцогу де Дамвиллю, сыну монсеньора Монморанси — великого констабля Франции.
Моего сына Карла, именующегося графом де Пуа, объявляю незаконным».
— Наглец! — вскричал узник, бросая бумагу в лицо Монморанси. Последний не обратил на это никакого внимания и спросил:
— Хочешь ты подписать бумагу или нет?
— Чтобы объявить незаконным сына самой святой женщины, которая когда-либо существовала на свете! Лишить его привилегий? Ты, верно, обезумел! Где же я мог бы найти убежище против моей совести и против справедливого гнева Господа Бога?
— Но все равно твой сын не будет иметь ничего, твои владения описаны. Если они перейдут в мое семейство, то сын твой Карл может рассчитывать на наше великодушие, иначе он умрет с голода, ибо владения графа де Пуа должны перейти к графине де Брезей, герцогине де Пуатье.
— Пусть будет что будет, — отвечал несчастный, — но я не желаю разорять и предавать позору моего сына. Я скорее готов сжечь мою руку, чем подписать этот гнусный документ. Ты мог сковать меня цепями, подвергнуть страшным мукам, но тебе не удастся сделать меня сыноубийцей!
— Как знаешь, — сказал Монморанси, желая быть хладнокровным. — Но ты очень скоро раскаешься. Страдания твои увеличатся, и ты будешь просить смерти как дара небес.
— Смерти! Ты давно обрек меня на самоубийство, предоставив к этому все средства.
— Это служит доказательством только моей к тебе дружбы. Жить без надежды нельзя, а у тебя ее давно нет.
— Быть может, при помощи Бога друзья мои узнают, где я, и освободят меня из этой могилы.
— Однако до сих пор они этого не сделали. Вот уже пять лет, как ты сидишь в тюрьме.
— Да, когда я предательски был брошен в эту яму, моему сыну было пятнадцать лет — теперь он скоро будет совершеннолетним, получит феодальные права и, быть может, отомстит тебе, подлый душегубец, за мои страдания.
— Ты бредишь, старик, — отвечал Монморанси, — я постараюсь заручиться приказом короля и уничтожить, стереть с лица земли твоего сына.
— Нет, король не даст тебе такого гнусного приказа, ты заблуждаешься. Притом же мой замок де Пуа очень солидно укреплен, потребуется, по крайней мере, шесть месяцев, чтобы взять его. Едва ли король, нуждающийся в войске постоянно, отдаст его тебе для личной мести.
— Хорошо. Оставайся здесь, если желаешь, а я постараюсь найти средства сломить твое упрямство.
— Средства? Понимаю — ты говоришь о пытке.
— О, нет, я знаю твою железную волю — ты пытку перенесешь; я придумал средство совершенно иное. Вот к этой стене я думаю приковать твоего сына, — холодно сказал Монморанси и вышел из каземата.
Крик отчаяния вырвался из груди несчастного узника.
— Бог мой, — говорил он, поднимая к небу скованные цепями руки, — Ты не допустишь, чтобы совершилось такое страшное преступление, у него нет другой надежды, кроме Тебя! — И крупные слезы покатились по исхудалым щекам и седой бороде старика.
Эти слезы облегчили страдальца; в его душе зародилась надежда. Немного спустя он заснул, произнося имя дорогого сына.
Узник обманывался, полагая, что сын его лишен опоры в свете. Вскоре мы увидим, что молодой человек имел сильных друзей.
ОТЕЦ И СЫН
Прошло три дня после описанной нами сцены между герцогом Монморанси и графом де Пуа. Суровый констабль нетерпеливо шагает по обширной зале своего дворца, нетерпеливо поглядывая на дверь.
— Господин герцог де Дамвилль, — докладывает слуга.
— Проси!
Вскоре на пороге появился Арриго де Монморанси, герцог де Дамвилль — старший сын констабля. Хотя юноше едва минуло восемнадцать лет, но из-за высокого роста, широких плеч и бороды, он казался двадцатишестилетним мужчиной. Монморанси любил своего первенца — он видел в нем свои собственные качества.
— Господин герцог, — сказал отец, — я уже два дня жду вас.
— Монсеньор, я не знал, что вам угодно было меня видеть.
— Как, разве вы не получили мое приказание, посланное вам с одним из берейтеров?
— Нет, не получал. В Дамвилль действительно прибыл один из ваших слуг и передал мне приказание от вашего имени тотчас же вернуться в Париж, но, признаюсь, я не поверил и потребовал письменный приказ.
— Ну, а потом?.. — спросил герцог.
— Письменного приказа он мне не доставил, я велел заковать его в цепи и бросить в тюрьму.
— Вы ошибаетесь, герцог, приказ мной был дан перед вашим приездом — я было хотел послать за вами и привести вас ко мне силой.
— Очень сожалею, монсеньор, что произошло такое недоразумение, а теперь, монсеньор, что побудило вас призвать меня в Париж?
— Причина очень важная. Вы, господин герцог, позволяете себе в замке вашего отца чересчур бесцеремонно обращаться с мужьями, неудобными для ваших любовных похождений.
— Монсеньор!..
— Но вы ошибаетесь, господин герцог, полагая, что вошли уже в права наследства. Пока я жив и по милости неба рассчитываю жить еще много лет, в моих замках и дворцах существует только одна воля — моя!
— Я вижу, монсеньор, что вам передали историю с Доменико не так, как она была в действительности. Я наказал Доменико за то, что он осмелился в моем присутствии ударить слугу дома Монморанси.
— Но эта слуга была его неверная жена? Что значительно смягчает его дерзость.
— Монсеньор, вы слишком высоко поставлены, чтобы замечать настроение черного народа, я же, как простой дворянин, постоянно встречаясь с людьми мелкого сословия, замечаю, что абсолютное господство феодального права начинает колебаться.
— Черт возьми! — вскричал констабль, — я не имел это в виду.
— Да, монсеньор, заседатели и главы общин начинают обращаться с нами, как с простыми гражданами.
— Есть много правды, сын мой, в том, что вы говорите, — сказал задумчиво констабль. — К моему крайнему изумлению, король как будто одобряет поведение общин. С тех пор как я нахожусь в государственном правлении, большое число документов, в которых провозглашается свобода общин, разрешена и даже санкционирована самим королем.
— Батюшка, это весьма понятно, король должен поддерживать права граждан в ущерб прав дворянских. Собственно говоря, что такое дворяне? Равные королю его союзники, а иногда и враги. Мы не платим податей, мы часто вынимаем из ножен шпагу для защиты короля, но иногда эту самую шпагу мы направляем против него. Отсюда весьма естественно, если король ищет точку опоры в союзе с советами городов. Верьте, отец мой, дворяне неизбежно должны лишиться своих прав, сдавленные, с одной стороны, властью короля, а с другой — силой народа. Дворянам необходимо сплотиться, чтобы побороть роковые обстоятельства.
