Михаил Голденков - Тропою волка
— Аты, пане, чи не сам зрадыв свою батькивщину? (А ты, пан, не сам ли предал свою отчизну? — укр.) А Берестець-ка битва! — вспомнил Иван 1651 год и разгром на Волыне казацко-татарского войска, где погибли и семьи казаков. Иван Володыевский обрушился по этому поводу на друга Юрия князя Степана Чарнецкого, «русского воеводу», как тот сам называл себя, воевавшего против своих же, за Польшу, в печальной для Хмельницкого Берестецкой битве. Юрий стал заступаться за Чарнецкого. Темпераментные русины устроили драку прямо на балу. Точнее, драку завязал не в меру взрывной ротмистр Юрия Володыевского, который схватил за грудки Ивана. В свою очередь Володыевский выхватил кинжал, висевший на поясе, и полоснул наглеца по пальцам.
— Моя рука! — взвыл ротмистр. На пол упал его отрубленный палец. Какая-то дама испуганно завизжала и упала в обморок-тугие корсеты не позволяли светским женщинам сильно волноваться. «Маленький рыцарь» Юрий Володыевский — а он и в самом деле был на голову ниже своего кузена — выхватил саблю. Обнажил саблю и Иван Володыевский. Выставили клинки и два товарища подольского князя, кроме раненого ротмистра, упавшего на колени у колонны. Однако охрана тут же развела в стороны забияк, польских русин схватили и бросили в тюремную камеру.
— Пусть остынут, — спокойно отреагировал Януш на протесты Кмитича, что не пристало подольского знаменитого князя держать в сырой тюрьме.
— Ось тепер ми справді перемогли поляків! — шутил Иван Володыевский…
24-го августа из Вильны в радзивилловский обоз в Кей-данах выехал царский посол Лихаров. Решился-таки царь на переговоры с гетманом. Посол предлагал Радзивиллу службу «под рукой светлого царя» и обещал сохранить автономию ВКЛ с прежней свободой вероисповедания, как и сохранить привилегии шляхте. Но на гетмана обещания не подействовали. Он отвечал царскому послу по-своему:
— В Виленском повете ратные царские люди селян, женщин и малых детей секут всех, да хаты палят… О каких свободах вы мне тут говорите! Какие привил ей?! Вы нас, как косец рожь в жнивне, косите!..
Лихаров печально кивал головой, соглашаясь:
— Так, господин гетман. В тридцати верстах вокруг Виль-ны — никого. Предлагайте царю-батюшке свои условия. Я ведь человек маленький.
Конечно, гетман был бы полным идиотом, если бы не стал предлагать свои условия. Он хотел мира, но для этого царь должен был вывести свои войска из захваченных городов, выплатить контрибуцию за разорения. Ничего другого либо меньшего Великий гетман, истинный литвинский рыцарь, просто не мог требовать. Не мог, не хотел и никогда бы не стал. Иначе он бы сам назвал себя трусом и предателем.
А вот полевой гетман Гонсевский оказался куда сговорчивей. Он украдкой шепнул послу Московии, что не против создания антишведской лиги вместе с царем. Чем же угодил полевому гетману царь и навредили шведы? Похоже, Гонсевский уже не верил, что московское войско можно остановить силой и победить. Ну, а царь пытался договориться и со шведами. Он слал листы Магнусу Де ла Гарды, настойчиво отговаривая его и шведского короля от притязаний на Литву, обещая взамен не оккупировать Курляндию и Пруссию. Этим московский государь возмущал ливонского губернатора, ибо с таким же успехом король Испании~мог требовать у шведов каких-то уступок, взамен не претендуя захватить Лапландию и Финляндию.
Лихаров выехал обратно в Вильну, а с ним вместе отправился и Орда, литвинский парламентер от Великого гетмана. То, что полевой гетман ведет свою игру вразрез с Радзивил-лом, стало полностью ясно, когда к группе Лихарова примкнул и Мядешка — человек Гонсевского. Кмитича сей момент возмутил. Он еще до битвы за Вильну видел, что между полевым и Великим гетманами пробежала черная кошка и что Гонсевский постоянно норовит все по-своему сделать. Но тут!
— Вот кого нужно бросить в камеру вместо Володыевско-го! — говорил Кмитич Янушу. — Разве не видишь, что рядом с тобой стоит человек, держащий за пазухой нож, чтобы в твою спину вонзить при первом удобном случае?!
— Успокойся, Самуль, — хмурил брови гетман, — я знаю. Не один такой этот Гонсевский. Сапега похуже будет. Потом как-нибудь про него расскажу. Тут в избытке есть гниловатеньких панов. Всех и не пересажаешь. И Гонсевский — не худший из них.
— Удивляюсь вашему, пан гетман, терпению, — покачал Кми-тич головой. Он хорошо знал, что в последнее время отношения гетмана с Гонсевским совершенно расстроились. Великий гетман и подскарбий в конце прошлого года однажды подрались: Януш бросился на Гонсевского с саблей и даже ранил.
Все эти движения и метания литвинской шляхты не ускользнули и от внимательного ока представителей Шведского королевства, и вот в Кейданы в начале сентября приехал губернатор Эстонии Ските и шведский генерал Густав Левенгаупт. Вновь прибыл и Де ла Гарды. Его мужественное лицо с рыжеватыми усами и бородкой клинышком более не излучало радушия и удовольствия. Между этими господами и Янушем в присутствии сенаторов, шляхты и магнатов начались новые переговоры о дополнительных условиях и обязанностях сторон. Как оказалось, шведы все-таки намеревались, подписывая Унию, заполучить больше прав и власти над ВКЛ. Радзивилл настаивал на закрепленной 17-го августа автономии Княжества. Он в эти дни постоянно повторял Кмитичу:
— Я ж не дурень какой-то. Я ведь не вечно собираюсь за шведскую юбку держаться. Вот разобьем врага, вновь вернем себе независимость. Уже полную. Выйдем из Речи Посполи-той, выберем себе короля своего. Богуслава, к примеру, или, вон, Михала, дружка твоего…
Но для жмайтских представителей — бискупа Парчевско-го и других шляхтичей Жмайтии, — кажется, «локис все же отличался от бурого мишки».
— Король Швеции хочет Жмайтию себе. По-моему, мы от этого можем только выиграть, — слышал гетман, как шепчутся два местных шляхтича-литвина по-жмайтски, думая, что их никто не понимает. Но Януш неплохо знал жмайтский язык. Он лишь усмехнулся в усы. Да, жмайты, как и предполагал гетман, держали как раз больше сторону Швеции и были полностью готовы на все уступки королю Карлу Густаву. Жмайтия была и впрямь не против отделиться от Княжества и войти в состав Швеции, как соседняя Ливония или Эстония. Сие, правда, не огорчило гетмана. Он этот сценарий предвидел. А вот Кмитич заволновался.
«Это же может статься, что между мной и домом Алеси пройдет граница! И как тогда мы сможем ездить друг к другу, если вдруг случится, не дай Бог, война за Жмайтию между Литвой и Швецией? Может, срочно предложить ей руку и сердце и не расставаться более никогда? Было бы лучше!»
И вот месяц спустя, 20-го октября, снова: толпы разодетых людей, стройный ряд шведских офицеров в белом, запах расплавленного сургуча, пепел на еще не высохшие чернила договора… Четвертое торжественное подписание Унии. На этот раз свои подписи ставили тысяча сто сорок два человека литвинской шляхты и католическое духовенство. Особыми пунктами оговаривалась помощь Швеции в освобождении Литвы «до последнего камня» от московских захватчиков, подчеркивались равенство сторон, сохранение ранее достигнутых соглашений, сохранение вольностей и привилей шляхты. Гарантировались свобода голоса на сейме и свобода религии, защищались права православного и католического населения Княжества. Исключение составили лишь право выбора монарха, согласие шляхты на объявление войн и заключение мира — это, как настояла шведская сторона, должно остаться правом только короля.
