Дмитрий Агалаков - Принцесса крови
Список был бесконечным, Жанне представляли дам. С любопытством и жадностью разглядывали они представительницу своего пола, которая по собственной воле отказалась от всех прелестей женской доли и выбрала мужской путь. И ведь была бы дурнушка, так нет — красавица! И оттого еще загадочнее и притягательнее казалась она всем — и мужчинам, и женщинам.
Жанна очень хотела услышать еще одно имя, но его никак не называли.
Когда церемония была окончена и она перевела дух, Жанна спросила у Луи де Бурбона, а где Орлеанский Бастард?
— Он охраняет город Карла Орлеанского, Дама Жанна, — многозначительно ответил вельможа. — Уверен, вы скоро встретитесь с ним.
Потом было застолье, но незадолго до полуночи Жанна попросила короля отпустить ее. Он спохватился — конечно! Долгая дорога измотала ее! Его милой гостье надо отдохнуть, где она остановилась? Ах да, у вдовы де Куньи. Пусть выспится, а позже она войдет в свои апартаменты в замке Кудрэ. И он уверен, она будет приятно удивлена…
Едва Жанна переступила порог дома вдовы де Куньи и служанка Мари помогла ей раздеться, как девушка повалилась в постель и уснула; она провалилась в сон мгновенно, как проваливается неосторожный олень в глубокую яму-ловушку.
Карл Валуа, когда пришло его время отправляться на ложе — глубокой ночью, долго не мог заснуть. Восторга и счастья было в его душе так много, что они всячески мешали ему угодить в объятия Морфея. Разговор с Девой у окна то и дело возвращался к нему.
«В ваших жилах течет самая благородная кровь, о которой только может мечтать смертный. Но это не кровь короля Франции…» «Чья же тогда? Говорите честно, Жанна, без лукавства». «Я никогда не вру, мой дофин, и живу согласно с тем, что слышу в своих откровениях. Какая кровь течет во мне, я знаю, и горжусь этим, хоть открылось мне это поздно… Так вот, мы с вами, как два цветка на одной ветке яблони». «Какое же имя этой яблоневой ветки?» «Оно хорошо вам известно. Это герцог Людовик Орлеанский, родной и единственный брат короля Карла Шестого Валуа. Об этом сказал мне Господь — и об этом я пришла известить вас, благородный дофин, чтобы укрепить и сделать сильным для борьбы».
Девять лет, с позорного договора в Труа, где его признали «ублюдком», не было минуты, чтобы он не мучился сомнениями: а имеет ли он права на корону Франции? Впервые за долгие годы он почувствовал облегчение. Быть отпрыском Людовика Орлеанского было для него даже предпочтительнее, чем сыном помешанного Карла Шестого, проклятого Богом, обрекшего страну на хаос гражданской войны. Он и раньше догадывался, кто его отец. Хотел верить в это всеми силами своей души! Потому десять лет назад так охотно и пошел на убийство Жана Бесстрашного, герцога Бургундии. Интуиция не обманула его. «Спасибо, Жанна» — сказал он там, у окна. И теперь, обнимая засыпавшую Марию, вновь и вновь твердил два эти слова: «Спасибо, Жанна…»
Но если кто совсем не спал нынешней ночью, так это Ла Тремуй. Тягостно было первому министру. Впервые за четыре года, во время которых он чувствовал себя хозяином при королевском дворе, Ла Тремуй ощутил дрожь. Это земля дрожала под его ногами. Стоило только заглянуть в глаза девчонки в мужском платье — чертовой выскочки. Они точно горели изнутри! Она была сильна, эта Дева, ох, сильна…
— Мало этой ведьмы, королевы Иоланды, которая простирает свои щупальца над каждым, как зловещий ворон — крылья! — говорил он всего час назад архиепископу Реймсскому, с которым они вместе покинули пир. — Так нашли еще и молодую ведьму, будь она неладна! Но я не позволю вот так запросто устроить ее судьбу при дворе моего короля и помочь вложить в ее руки ту власть, которой еще не успела воспользоваться Иоланда! Надеюсь, архиепископ, вы, как слуга церкви, мой добрый друг и верноподданный его величества, будете на моей стороне?
— Несомненно, монсеньер. — Архиепископ сложил на объемном животе, обтянутом богатой сутаной, руки. — Если она и впрямь дева, как утверждают, и послана Богом, мы…
— Мы заставим доказать ее это, — энергично договорил за канцлера Ла Тремуй. — Иоланда не посмеет нам препятствовать!
— Надо будет убедить короля…
— Я лично возьмусь за это, архиепископ, — не дал договорить де Шартру собеседник. — Они утверждают, что она — бастардка, принцесса крови. Что ж, будучи наслышанным о нравах Изабеллы Баварской, этой шлюхи, я могу в это поверить. Я не слишком доверяю Иоланде, но Карлу Орлеанскому, другое дело. Живя пленником в Лондоне, он лучше других осведомлен о делах во Франции. Это понятно — о чем еще думать герцогу там, за Ла-Маншем, как не о родных берегах? Но непорочность этой так называемой девы, непорочность, которой она смеет прикрываться как щитом, должна быть доказана перед высшими чинами государства и церковью. — Он взглянул на канцлера. — Церковью — в первую очередь! Король должен внять нашей просьбе. Девчонка должна ответить перед комиссией клириков, собаку съевших в вопросах богословии! Ведь Жанна всех убеждает, что говорит с Господом? А это не шутки! Не дай-то Бог нам ошибиться, перепутать ангела с лукавым! — Он мрачнел на глазах. — А тут, ваше преосвященство, надо постараться вам. Мы должны убедить короля, настоять на своем…
Облаяв слуг, ворочаясь в постели, Ла Тремуй также повторял два слова: «Настоять, убедить!»
5
В день после пиршества двор, как правило, вставал к полудню. Сегодняшний обед должен был состояться для избранных. Человек пятьдесят, не более. В поварской на одних сковородах жарились золотые фазаны и жирные каплуны, на других — форель, нарезались ломтями сыры десятков сортов, укладывались в формы паштеты. Из пекарен несли горячие хлеба. В парадной зале вновь хлопотали слуги — тут уставлялись серебряной посудой столы, расставлялись кувшины с вином и высокие кубки.
До обеда оставалось не более часа, когда у дверей королевской залы, просторного кабинета, едва не столкнулись лбами два вельможи. Первым был Ла Тремуй, с темными кругами под глазами от замучившей его злодейки-бессонницы, тягостных раздумий и коварных планов, вторым — красивый молодой человек, одетый в элегантный охотничий костюм, по всему — франт и дамский любимец.
Они раскланялись и, галантно уступая друг другу дорогу, наконец-таки прошли к королю. Тут уже были де Гокур, де Буссак и еще с десяток вельмож из ближнего круга. Едва Ла Тремуй вошел, как заскрипел зубами — Жанна сидела по правую руку от Карла Валуа, на том месте, которое он так долго согревал собственным телом! Это было неслыханно, да просто жестоко по отношению к нему — верному и заботливому фавориту! Ла Тремуй, проглотив горькую пилюлю, сделал грациозный реверанс, молодой охотник, сорвав с головы зеленый берет с тремя страусовыми перьями, тоже.
