Анатолий Брусникин - Девятный Спас
— Уф, напугал ты меня. — Она держалась за сердце, а губы уже улыбались. — Как бы не так, Илюша. Никуда я тебя не отпущу. Ишь чего удумал! Ты мой, на всю жизнь.
Рассмеявшись, она выдернула из причёски длинную булавку.
— Ты будешь мой верный рыцарь, как у европейских дев. Поди-ка ко мне, я тебя булавкой пришпилю, чтоб вовек от меня не отстал. И заговор волшебный скажу.
Он хмуро пробасил:
— Я не лыцарь, я мужик.
— Ты богатырь, а богатыри — первейшие из рыцарей.
Приподнялась она на цыпочки, одной рукой обняла его за шею, другой воткнула сзади в ворот булавку, шепча старинный приворот:
— Мышка в щёлку, нитка в иголку, колесо в колею, а моя душа в твою. Не отшейся, не отклейся, не отсейся — ты от меня, а я от тебя.
Обхватила богатырские плечи, насколько хватило рук, и прижалась щекой к его груди. Ни с кем на свете не было ей так ясно и просто, как с Ильёй. Пожалуй, ему одному и можно было пожаловаться на то, что больше всего мучило.
— Ах, Илюша, отчего я не как прочие девы? Заколдовали меня в младенчестве, что ли? Уснуть бы снова, как тогда, и боле не просыпаться, пока чары не спадут… Только кто меня расколдует, когда я сама расколдовываться не желаю?
Она заплакала, а он её осторожно погладил по затылку жёсткой ручищей.
Ничего она вроде бы не рассказала, а он ничего утешительного не ответил, но стало Василисе легче.
* * *Зато Илье сделалось ещё тяжелей, чем прежде. Он жестоко корил себя: это-де были не такие объятья, а как сестра старшего брата обнимает. Удумал тоже! Возмечтал медведь косолапый о Царевне Лебеди. А вдруг она почувствовала, как он весь задрожал? Тогда со срама хоть в петлю. Очень просто могла догадаться. Она ведь умная. Если уж другие исчислили…
Вчера было у Ильши страшное потрясение, после которого он и порешил с Василисой навсегда расстаться.
Когда остался с нею вдвоём в горнице, а Лёшка вывел Митьшу для уединённого разговора, через малое время отправился за ними и он — якобы позвать Дмитрия, на самом же деле постыдно сбежал от Василисиных укоров. Да и попал из огня в полымя.
Друзья громко бранились в соседней комнате, каждое слово было слышно. Попов упрекал:
— Сам говорил, что не станешь мешаться, потому что я раньше доспел, а сам с ней за ручку сидишь! Нечестно! Так ли товарищи поступают?
А Никитин ему:
— Ты раньше? Как бы не так! Я Василису Матвеевну десять лет знаю! Это ты отступиться должен!
— Десять лет? Ха-ха! С ее девяти годков? Не бреши!
— Что бы ты понимал… Тут судьба! А ты под ногами путаешься, хвост распустил. Петух ты цесарский, а не кавалер!
Это ещё бы ладно, но дальше разговор повернул так, что Илью кинуло в пот.
— Хороши мы приятели-товарищи, — горько посетовал Алёшка. — Того и гляди, все трое друг на дружку накинемся.
— Почему трое? Илья-то здесь при чём?
— Как при чём? Слепой ты, что ли? Неужто не видишь, каким телятей он на Василису смотрит? А излечился он чудодейно, по-твоему, отчего? Ничего никогда не боялся, а увидел её в опасности — разом с перепугу ноги ожили. Нет, брат, причисляй к нашему полку и друга Илейку.
«Друг Илейка» схватился за сердце. Постыдная его тайна, с которой он прожил столько лет, раскрыта! Митька, тоже хорош, помолчав, еще и добавил сраму:
— А знаешь, Лёша, не он к нашему полку прибыл. Это мы в его полк приписались. Я теперь вспоминаю, что Илья и десять лет назад на Василису такими же точно глазами смотрел…
От подобных разговоров попятился Илья в обратную сторону. Вот какой стыд с ним вчера приключился…
Выехав за ворота, он выдернул из-за ворота булавку, рассмотрел. Головка у неё была бирюзовая, в цвет глаз дарительницы.
Ладно, пускай торчит. Он бережно всунул заколку обратно, чтоб не потерялась и снаружи была не заметна. Ворожи, не ворожи, а всё равно не отклеиться ему и не отсеяться. Что будет, то и будет, на всё воля Божья. Теперь можно было подумать и об иных заботах.
В доме побывал кто-то чужой, — это ясно. Помимо Василисы. Она говорит, что дверь отперлась-заперлась легко, а теперь замок скрипит. Повозился с ним кто-то. И в самом доме что-то переменилось. Вроде всё на месте, ничего не тронуто. А пусто стало, томно. Возвращаться не хочется.
Правда, на то, чтоб домой ещё раз заехать, уже и времени не оставалось. С самой ночи Илья пребывал в непрестанной работе. Побывал он с Зеркаловым и главным шпигом Юлой, выделенным Илье в помощники, на князь-кесаревом подворье. Посмотрел на терем, на крепкий каменный подклет.
Потом спустился к мине. Подземный ход шёл из подвала церкви Архангела Михаила, что стояла неподалёку от княжеских палат. Тамошний настоятель прежде служил попом в стрелецком полку и был с заговорщиками заодно. Он-то и рассказал Фролу про древний, ещё опричных времён лаз, который оставалось лишь укрепить и прорыть чуть подальше, под князь-кесарские хоромы.
Спустился Ильша в подкоп, сказал заветное слово, показал письмо от Фрола Быка, и оставили взрывного мастера под землёй одного.
Пороху стрельцы заложили маловато и заряд был поставлен бестолково — вся сила взрыва пошла бы вкось.
Илья вернулся к Зеркалову и Юле, поджидавшим по соседству, сказал: так, мол, и так, рвануть рванёт, но терема не обрушит, ибо там основа белокаменная, на яичном растворе, устоит.
— Так негоже, — объявил начальник. — Не рухнет терем — плохо. Воры, которые будут приставлены наблюдать, подумают, что князь остался жив. Могут всему делу отбой дать. А можешь поправить мину, чтоб дом обвалился? В назначенный час Фёдор Юрьевич потихоньку из терема выйдет, никто того не заметит. А палат своих ему не жалко. Государь ему взамен старого дворца новый подарит, краше прежнего.
Что Ромодановский не прогадает, это Илье было и так понятно. Преображенские, они никогда и ни в чём себе убытка не сделают.
— Как скажешь, боярин. Ломать не строить.
Чем поправить дело, Илья уже придумал. Задачка нехитрая.
С утра отправился к знакомому кузнецу, изготовил широкую медную полосу в два аршина шириной, а длиной — в четыре с половиной. Приготовил всё прочее, что было нужно. Погрузил в свою тележку, повёз. А по дороге завернул к Василисе. Во-первых, спросить про ключ — не давал ему покоя скрип в замке. А во-вторых… Ну, про то уже было сказано.
Хотел навсегда попрощаться, а увяз хуже прежнего. Колесо в колею, а твоя душа в мою…
Церковь Архангела Михаила, небольшая, белокаменного строения, некогда принадлежала Стремянному полку, но после вывода из Москвы стрелецких войск пришла в ветхость и неглядение. В этот вечерний час внутри было пусто, у икон горело по одной, много по две свечки. Запустение некогда славного храма объяснялось ещё и небезопасным соседством с палатами грозного правителя, поезд которого проносился по Никитской улице смерчем во всякое время, и конные охранники нещадно лупили плётками любого, кто попадался на пути — пади, пади! Конь у Ильши был умный, такого можно было не привязывать. Уйти не уйдёт, а если лихой человек попробует увести, то пожалеет. Кованые копыта у Брюхана тяжёлые, а зубы крепкие.
