Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
– Кажись, убрались восвояси, – сказал громко Михаил дяде Семену. – Но караулить всю ночь придется нам вместе, чтобы сонными не передушили, словно хорек кур в курятнике. Как твоя нога, не подвернул, падая? – заботливо осведомился Михаил. Он понимал, боль в левом колене то и дело доставляла старику изрядные страдания, что отчетливо видел по гримасам на лице.
– Заживет до свадьбы, – отмахнулся от своего недуга Семен и улыбнулся не совсем весело. – Я уже свыкся с этим. Только бы Антипка поправился, чтоб можно было в возок посадить и довезти безболезненно до имения княжны Луши, сумерки близятся, – вздохнул старый сотник, поднял глаза к небу, где на востоке зажглись первые, более крупные звезды.
Княжна Лукерья всю ночь хлопотала около раненого парня, дважды меняла повязку, присыпала побитое место толченой травой кровавника, и лишь под утро повязка перестала мокреть. Антипка открыл глаза, увидел сидящую у изголовья княжну с изможденным бессонницей лицом, улыбнулся, тихо спросил, не скрывая беспокойства, – должно, и в полусознании тревога не покидала его голову:
– Наши… целы? Как барин Михаил, дядя Семен? Живы?
Княжна Лукерья приложила прохладную ладонь к его горячей щеке, погладила, успокаивая этой, почти материнской лаской.
– Оба целы, Антипушка, оба… Всю ночь ходили вокруг избы, охраняли подворье. Береглись от ватажников, которые уцелели от наших пуль.
– А Дуняша? – смутившись, Антипка снова улыбнулся, скосил глаза вправо от стены, возле которой лежал на широкой лавке. Невольная тревога вкралась ему в сердце оттого, что девицы не было видно в горнице.
– Жива, жива наша красавица, – засмеялась княжна, перевернула влажную тряпицу на лбу Антипки. – На кухне у печи хлопочет, кашу с салом варит. Скоро позавтракаем, а там начнем думать да гадать, как далее поступить. Дом наш уже совсем рядом, не за горами мы теперь от родимых мест.
– Надо же, – сокрушаясь, тихо посетовал Антипка, – не уберегся, всех так подвел. Барин Михаил будет теперь надо мной подшучивать, скажет, вот Антипка-воин, мужичок с кувшин, борода с аршин! А у меня и бороды-то еще не выросло…
– О том не кручинься, Антипушка, – тут же успокоила его княжна, легонько похлопала ладошкой по щеке, на которой мягким пушком росла еще не знавшая заботы цирюльника будущая мужская бородка… – Это твое первое ратное сражение, а не кулачная потасовка на масленицу на льду речки. И ты вел себя славно, не сробел, на себя брал ватажников и тем помог обоим сотникам выдюжить трудную схватку. Из тебя с годами добрый ратник получится, верь мне, а барин Михаил научит тебя владеть всяким оружием, и саблей, и из пистоля стрелять без промашки. Малость затянется рана, домой поедем, там тебе легче станет, молоком отпоим, живо на ноги поставим. – Княжна Лукерья привстала со стула, повернулась к двери на кухню. – Дуняша, ну как там наш завтрак? Мужчины, должно, за ночь крепко оголодали! Надобно спасать их, а то полягут на землю дубовыми колодами, так что нам их и за ноги в избу не втащить!
На шутку княжны Дуняша тут же отозвалась звонким голоском – видно было, что страх погибнуть от руки разбойника у нее вовсе пропал и радость жизни вновь переполняет ее сердце.
– Уже готово, княжна Луша! В один миг разложу снедь по мискам, и будем завтракать. Стол я начисто отмыла и отскоблила ножом, а то наверняка здесь мыши побегали без хозяина!
– Хорошо, раскладывай, а я покличу наших караульщиков. Должно, едва на ногах стоят, всю ноченьку протоптались, глаз не сомкнули, вона какой туманище на улице, все бело! – княжна Лукерья выглянула в оконце и ахнула от удивления, даже ладонями всплеснула. – Батюшки мои! На землю первый снег лег! Да так густо, что и травы низкорослой не видно! Вот и зима-матушка к нам пожаловала! Красота какая, все деревья снегом припорошены, веточки даже погнулись. То-то у зайчишек переполох – шубки менять на белые!
Снег лег основательно, ударил легкий пока морозец, и когда через три дня возок княжны Лукерьи въезжал на подворье красивой усадьбы с двухэтажным каменным домом и дворовыми постройками, снег этот так радостно похрустывал под ногами сбежавшейся к крыльцу дворни, что княжна не выдержала и залилась слезами радости.
– Господи, слава тебе! Я дома! Я снова дома! – Княжна приметила среди дворовых опрятно одетую пухленькую старушку в белом чепце, в полукафтанчике, в обрезных просторных валенках, в каких обычно ходят старики с отекающими ногами. – Кормилица, Марфушенька, жива-а! Дай я тебя обниму, радость ты моя старенькая! – Княжна Лукерья, улыбаясь сквозь слезы, поспешила к крыльцу, где, заломив руки от удивления, а может быть, и от страха разочароваться в этом видении, стояла словно каменное изваяние кормилица. И чем ближе подходила к ней княжна, тем шире раскрывались светлые, некогда ярко-синие глаза Марфы.
– Лушенька… – забормотала огорошенная негаданным появлением княжны кормилица Марфа, – чадушко ты мое запропавшее, и где же тебя носило столько времени, и не чаяла перед смертью свидеться, – старушка причитала, обнимала княжну, трогала ее дрожащими морщинистыми руками, все еще не веря, что перед ней живая, а не зыбкое видение, княжна Луша, которую она вскормила своей грудью вместе с сыночком Филиппком, которого отобрали у нее и отдали в солдатскую, такую долгую службу, что и свидеться с ним вряд ли даст Бог.
– Я это, кормилица ты моя родненькая, я! Жива-здорова воротилась к дому. И не одна! – княжна Лукерья обернулась. Из возка уже вылезли Михаил и Дуняша, а старый сотник Семен неспешно слез с облучка, прохромал к задку возка, чтобы достать багаж княжны и нести к дому.
Княжна Лукерья повелительным жестом распорядилась, чтобы дворовые забрали у Семена поклажу и внесли в дом.
– Идем, Михась, идемте, дядя Семен, Дуняша, – пригласила молодая хозяйка своих спутников в родительский кров. Тут на крыльце появился знакомый княжне управляющий, отставной майор, мелкопоместный дворянин Агафон Саблин, прозванный так за то, что в минувшую польскую кампанию под Черниговом в стычке с крымскими татарами был посечен саблей, отчего поперек лба над левым глазом остался широкий бугристый костяной нарост, а в карих глазах пожизненно поселилась печаль от такого уродства.
– Княжна Лукерья, вы ли это? – вопрос слетел с губ управляющего непроизвольно. Он, естественно, без труда узнал свою хозяйку, даже в таком полумужском дорожном одеянии, но скрыть удивления не смог: столько лет молодую княжну считали безвозвратно потерянной, и вот, без всякого объявления, она въезжает в поместье…
– Неужто ты еще кого-то ожидал сюда, Агафон Петрович? – шутливо спросила княжна Лукерья у седовласого управляющего, который поясным поклоном приветствовал
