Владимир Андриенко - Гладиаторы
– Привет тебе, Гай! Ты сам знаешь, что центурионы преторианской гвардии подчиняются одному господину. А зовут меня Анимий Лар.
– Рад видеть тебя в моем доме, почтенный Анимий. Я готов выслушать повеление божественного императора! – произнес Феликс.
– Гай! Я принес тебе привет и пожелание долгих лет жизни! Вот таблицы и знак, что я прибыл от имени божественного!
Центурион протянул табличку Феликсу. Тот принял её и посмотрел на содержание. Послание от Веспасиана! При Нероне оно было равносильно смертному приговору. Тогда получив подобную табличку, знатные сенаторы восклицали: «Heu, heu, me miserum!» (Это переводиться как: «Горе мне несчастному!»)
– Благодарю императора за привет и пожелание здоровья! Все приказы императора я готов выполнить. Чего же хочет от своего верного слуги божественный император?
– Божественному стало известно, что в твоем доме проживает некий Сатерн. Фискал из города Помпеи. Это так?
– Да… Но разве это…. Я не понимаю…
– Ты не сделал ничего плохого, Гай. Не беспокойся. Император совсем не гневается лично на тебя. Ты мог и не знать, что этот человек государственный преступник.
– Преступник? Что ты имеешь в виду центурион? Сатерн – преступник? Может ли это быть? Этот человек всегда служил фискалом, и всегда доносил о врагах империи и императора.
– Я принес тебе волю цезаря. Ты сомневаешься в правоте божественного? – голос центуриона стал металлическим и в нем послушались раскаты львиного голоса его хозяина Веспасиана Флавия.
– Нет, нет. Я не сомневаюсь в правоте божественного. И готов исполнить его приказ.
– Тогда покажи нам, где скрывается в твоем доме Сатерн?
– Видишь ли, сейчас его нет в моем доме, и появляется он здесь совсем не часто. Но не подумай, что я хочу скрыть государственного преступника от справедливого гнева божественного императора.
– Твои слова довольно странные. Но ведь он живет у тебя? Ты дал ему приют в своем доме, не так ли? – прогремел центурион, который не привык не выполнять возложенных на него поручений.
– Я дал ему приют. Это так. Но только приют и больше ничего. Этот Сатерн редкий пройдоха и постоянно шляется где-то, я же не могу знать всех подробностей его жизни. Только вчера он приходил, но вот сегодня снова исчез. И когда он придет никто не знает.
– Хорошо. Твои рабы хорошо знают его?
– Да, знают.
– А сколько человек насчитывает твоя фамилия в Риме? (Фамилия – так называли рабов знатного патрицианского дома).
– Здесь у меня совсем не много рабов. Всего 152 человека. Большая часть моего достояния погибла в Помпеях.
– Тогда сейчас ты разошлешь их в различные части Рима, и они станут искать Сатерна. К ним префект претория благородный Мизерин приставит солдат. Ты понял?
– Да. Я готов сделать все, чтобы выполнить волю цезаря.
– Тогда жди посланцев Мизерина. А пока в твоем доме останется пять моих солдат. Вдруг Сатерн решит вернуться.
Гай Сильвий Феликс был готов рвать на себе волосы. Зачем он только связался с этим Сатерном? Будь проклят тот час, когда они встретились!
Больше богатый всадник уже не хотел мстить своей жене. Пусть себе живет с кем угодно и где угодно. Лишь бы не навлечь на себя гнев Веспасиана. Он хоть и считается справедливым императором, но Феликс прекрасно знал, что власть может испортить кого угодно.
Он, конечно, станет всеми силами помогать преторианцам найти Сатерна. Но кто знает, что этот самый Сатерн скажет, когда его схватят? Ведь Гай Сильвий даже не знает, чем он мог прогневать императора. А если он под пытками назовет и его имя? И неважно, что он ни в чем не виноват. Там в подземельях Мамертина заставят признаться в чем угодно.
Что же делать? Как выйти из создавшегося положения? Нужно отдать им Сатерна но не живого, а мертвого! Мертвый фискал не опасен, ибо уже ничего не сможет никому рассказать. Разве что самому Аиду в его мрачном царстве. Но там пусть говорит что угодно. И император будет доволен. Ему нужна голова Сатерна – он получит её.
Феликс поднял голову и посмотрел на раба-номенклатора.
– Целер, ты хочешь получить свободу, и стать мои вольноотпущенником и смотрителем моего дома – старшим над всеми рабами? – спросил он его.
– Что, господин? Я не ослышался? – раб рухнул в ноги Феликсу и обнял его колени.
– Нет, ты не ослышался. Но поднимись с колен. Рано еще благодарить меня. Я дам тебе это не даром.
– Что я должен сделать, господин? – номенклатор поднялся с колен.
– Ты помнишь, Сатерна, не так ли?
– Еще бы мне его не помнить, господин.
– Тогда ты должен его найти первым! Найти и убить! Тело мы отдадим преторианцам. Ты понял меня?
– Да, господин! Твой приказ будет выполнен.
– Но убить ты его должен в любом случае. Даже если это произойдет на глазах центуриона. Он не должен попасть к ним живым. Ты понял?
– Понял, господин.
– Но ты знаешь, что если тебя обвинят в его убийстве, то ты можешь быть казнен за это. Он все-таки римский гражданин. И убийство ты припишешь личной мести. Мое имя не должно всплыть на следствии. Я, конечно, попытаюсь освободить тебя из тюрьмы. Но это может и не получиться. Ты готов пойти на это во имя своей свободы?
– Готов, господин. И попытаюсь зарезать Сатерна тайно, чтобы никто и ничего не узнал.
– Тогда иди и ищи его! Помни – твоя свобода и смерть Сатерна находятся рядом.
Раб развернулся и вышел из атрия….
Децебал сидел на холодных плитах и не шевелился. Кирн понимал его состояние и уже час сохранял полное молчание. Но, наконец, дак заговорил:
– Я не сдамся, – тихо произнес он.
– Что? – спросил грек. – Что ты сказал, друг?
– Я не сдамся. Я стану бороться дальше.
– Бороться? Но на этот раз нас с тобой двоих приковали к стене цепями. Да и разве дело в цепях? В подземном каземате Мамертинской тюрьмы. Отсюда не бегут.
– Я думаю, над тем как нам с тобой это сделать!
– Ты мечтатель, друг мой. Дни нашей жизни сочтены. После того как ты свернул шею тому римлянину, шансов увидеть свет, у нас нет. Хотя, если ты примешь Христа в свое сердце, ты увидишь свет после смерти, Децебал.
– Свет это свобода, Кирн. Только свобода. Раньше я совсем не ценил её. Я бродил по горам ребенком и пас стадо моего отца и не понимал, что боги тогда даровали мне наивысшее счастье! Я совершенно не ценил его.
– Это не только твой грех, Децебал. Все мы начинаем ценить простые радости жизни, после того как утратим их.
Больше дак ничего не стал говорить. Он стал думать. Для него давно уже не существовало слово – «невозможно».
Кто сказал, что из этой тюрьмы невозможно уйти живым? Кирн? Римляне? Но все бывает когда-то в первый раз. И может быть, потом станут говорить, что он был первым кто бежал из Мамертина!
