Наталья Павлищева - Царь Грозный
Почти сразу открылись двери, слуги внесли несколько длинных скамей. Купцы осторожно посторонились. Скамьи были поставлены, слуги живо удалились. Иван Васильевич указал на скамьи:
– Садитесь.
И снова топтались купцы, осторожничая. Рынды стояли по обеим сторонам трона, насмешливо улыбаясь. Царь уже недовольно повел бровью, к купцам подскочил Бельский, зашипел:
– Садитесь, не гневите государя!
Иван Грозный снова повел бровью, и к гостям обратился Висковатый. Говорил о том, что надобно своим товаром не только на московских и новгородских рынках торговать, но и за море их возить. Плавают же англичане по всем морям, с большой выгодой торговлю ведут.
Не посмели торговые люди открыто возразить государю, только чуть слышно зароптали. Но у Ивана Васильевича слух хороший, да и сидел он, вперившись в купцов взглядом, волнение заметил. Остановил знаком дьяка Висковатого, усмехнулся:
– Чего зароптали? Боитесь за моря плавать, как другие делают? Раньше русские купцы далеко ходили, рынки Византии испокон века нашими товарами завалены были. А ныне сиднем сидите в своих лавках! Ну, ответствуйте, что вам мешает воск да мед, меха да жемчуг, да многое другое возить по всему свету?
Пришлось отвечать. Сначала помялись, потом заговорили вдруг все сразу. Пришлось Висковатому на купцов прикрикнуть:
– Ну загалдели! Небось не на торге, а у царя-батюшки в палатах!
И все же сказали торговые люди свой главный страх: не забылось еще, как больше трех сотен купцов да их помощников шведы на море захватили, в полон увели. Товаров люди лишились, а кто и жизни. Шведский король Густав Ваза сам в том участвовал!
Государь нахмурился:
– Помню о таком разбое. Да только времена сменились. Нарва наша, выход к морю хороший имеем, товары хранить есть где. А защиту от лихих злодеев я вам дам. И на море, и в портах, куда пойдете.
Вдруг оказалось, что Иван Васильевич уже все за них решил: не только кто куда пойдет, но и что повезет тоже! Оставалось выполнять. Повздыхали, повздыхали купцы, но с государем не поспоришь, если жизнь дорога. Вот и пришлось собираться в дальнюю дорогу.
Дьяк такому известию даже обрадовался:
– Так ты, Козьма Петрович, тот воск и возьми с собой. Уж такая тебе прибыль будет…
Было похоже, что дьяк даже расстроился, посчитав, что продешевил, со Старого много не возьмешь, так можно бы к кому другому подвернуться. Эх, знать бы все раньше…
Купец с помощником насмешливо смотрели на оплошавшего дьяка. Потом Козьма пожалел неудачника, похлопал по руке:
– Товары все больше для начала везем царские, потому чужих особо не возьмешь. А воск в другой раз… в другой раз… Пусть пока полежит в закромах.
Глядя вслед уходившим из корчмы купцам, дьяк ломал голову над тем, продешевил или нет. Решил, что непременно продешевил, с горечью махнул рукой и заказал большую меру заморского вина.
Внимательно наблюдавший за ним хозяин корчмы, показал глазами своему помощнику, чтобы занялся Терентьевым. Помощник сам поднес большой ковш с вином, низко поклонился, подавая. Дьяку насторожиться бы от такой заботы, но все мысли бедолаги были заняты расчетами, не заметил опасности.
Позже ночью, пересчитывая деньги, вытащенные из кошеля у дьяка, хозяин корчмы поинтересовался у помощника:
– А самого-то куда?
Тот махнул рукой:
– В реке он!
– Не выплывет?
Помощник закрестился:
– Свят, свят! Спаси Господи! Когда это после меня кто выплывал?
Немец-хозяин поморщился, он не очень любил эту привычку своего русского помощника – креститься после очередного убийства.
Купец Козьма Старой и его помощник Тимофей Лядов никуда не поплыли. Уже через два дня они висели на дыбе, потому как плохо утопил убитого дьяка корчмарь, вынесло того течением. Быстро дознались, с кем в последний день встречался дьяк, нашлись такие, кто показал и про корчму, и про торговых людей, долго беседовавших с убитым.
Занимался бедолагами Григорий Лукьянович Скуратов, а у него не было привычки выпускать тех, кто попал на дыбу, чтоб не сболтнули лишнего. Остальные купцы отправились по весне под царской охраной в дальние страны. Московия снова начала торговать своими товарами по всему миру.
Каждый день Иван Васильевич задавал Скуратову один и тот же вопрос, которого верный помощник ждал с содроганием. Но что мог ответить Малюта? Только разводил руками:
– Пока нет, государь…
Шли дни, но успокаиваться государь не собирался, напротив, его чело все глубже прорезали морщины, а взгляд становился все тяжелее. Иван Васильевич не в ладу с собой, душа его смятенна, в ней идет борьба лучших сторон с худшими. Если бы в ту минуту рядом оказался умный наставник! Если бы помог преодолеть это сползание к худшему!
Но митрополита Макария нет, а Афанасия государь, хотя сам и возвел на митрополию, не очень-то слушает. Государь все больше размышляет, все дольше сидит ночами за книгами, пытаясь в них найти ответ на свои тяжелые мысли.
Долгое сидение за книгой в ночи привело к тому, что государь вдруг дернул головой на рынду, стоявшего у двери:
– Вели позвать митрополита Афанасия! Пусть сюда придет.
Рында не рискнул напомнить, что на улице ночь темная, что митрополит небось не первый сон видит, не все же, как государь, ночами свечи жгут, но, зная, что Иван Васильевич терпеть не может, когда не выполняют его приказаний, только кивнул и поплелся вон.
Уже через минуту посланец мчался в митрополичьи палаты передавать требование государя.
Митрополит Афанасий и впрямь сладко похрапывал после сытного ужина. Знатные пироги с визигой у новой ключницы! А еще была хороша белорыбица… Даже во сне у митрополита потекли слюнки при воспоминании. Не чревоугодник он, однако не отказывался от удовольствия, получаемого за сытным столом.
Живот Афанасия, плотно набитый всякой вкуснятиной, довольно бурчал. В такт ему похрапывал и сам хозяин. Потому приезд нежданного гонца был совсем некстати. На первую попытку келейника разбудить митрополит только рукой отмахнулся, но стоило услышать: «Государь повелел…» – сон как рукой сняло!
– Случилось что?! – испуганно хлопая осоловелыми спросонья глазами, поинтересовался Афанасий.
– Не ведаю, владыко. – Келейник поспешно помогал митрополиту облачиться.
– Чего же не спросил? Гонец какой к государю среди ночи прибыл или как? Не поговорить же зовет в неурочный час?
Ошибся Афанасий, именно для беседы звал его к себе государь.
В царской опочивальне темно, только на поставце над раскрытой книгой горит большая свеча. Сам государь, задумавшись, даже не сразу заметил запыхавшегося от быстрой ходьбы митрополита. Где-то внутри у Афанасия появилась досада: чего было среди ночи звать-то, до утра не терпело?
