Джеймс Купер - Палач, или Аббатство виноградарей
Большую часть ответов во время этого краткого допроса дал ветреник Пиппо, говоривший искренне и с готовностью, что сослужило ему и его товарищу в данном положении неоценимую службу. Привычный к обману шут имел все же достаточно ума, чтобы осознать критическое положение, в котором они оба оказались, и избрать в качестве самой разумной тактики честность, а не свои обычные уловки. Поэтому он отвечал просто, чего трудно было ожидать, зная его род занятий, а также проявил признаки чувствительности, тем уверив судей, что не чужд морали.
— Искренность говорит в твою пользу, — добавил кастелян, когда почти исчерпал вопросы и получил ответы, убедившие его в том, что, хотя Пиппо с Конрадом случайно оказались на одной тропе с погибшим, других, более основательных причин для подозрений нет. — Она во многом помогла мне установить твою невиновность. Искренность — лучшая защита для тех, чьи руки чисты. Я удивляюсь лишь одному: как ты, с твоими обычаями, об этом догадался!
— Простите меня, Signor Castellanonote 166 или podestanote 167 — не знаю, как правильно титуловать ваше сиятельство, — если я скажу, что у Пиппо больше ума, чем вы думаете. Верно, я живу тем, что пускаю людям пыль в глаза и заставляю их путать правду с ложью, но мать-природа научила нас всех понимать свою выгоду, и поэтому я мыслю достаточно ясно, чтобы знать, когда правда лучше лжи.
— Неплохо бы всем обладать этой способностью и так же, как ты, пускать ее в ход.
— Не берусь поучать людей столь мудрых и опытных, как вы, Eccellenza, но если дозволено мне, убогому, высказаться в таком почтенном собрании, то я бы сказал, что обыкновенно, где правда, там же поблизости и ложь. И самыми мудрыми и добродетельными слывут те, кто умеет их искусно смешивать, как в горькое лекарство кладут сахар, чтобы целительные свойства дополнить приятным вкусом. Так, по крайней мере, думает бедный уличный буффон, которому нечем похвалиться, кроме как тем, что он изучал свое ремесло на Молу и Виа-Толедоnote 168, в прекраснейшем Неаполе, который, как всем известно, есть осколок небес, упавший на землю!
Эту привычную хвалу наследнику древнего Партенопеяnote 169 Пиппо изрек с характерным для себя жаром, заставив судью на мгновение забыть о торжественной серьезности, сопряженной с его постом, и улыбнуться, что было сочтено лишним признаком невиновности допрашиваемого. Кастелян затем ясно и кратко пересказал остальным суть истории актера и пилигрима, которая заключалась в следующем.
Пиппо простодушно признавал, что во время празднеств в Веве кутил, после чего испытал всем известную слабость плоти. Конрад, наоборот, настаивал на чистоте своей жизни и святости призвания, выбор же подобной компании оправдывал обстоятельствами пути и необходимостью смирять гордыню во время паломничества. Они покинули Во вместе в вечер после церемонии в Аббатстве и с тех пор до прибытия в монастырь не давали отдыха ногам, поскольку стремились пересечь Седловину до того, как ляжет снег и дорога станет небезопасной. В соответствующие часы их видели в Мартиньи, в Лиддесе и Сен-Пьере: они были одни и спешили в монастырскую гостиницу; правда, покинув последнюю, странники на несколько часов исчезли из виду всех, кроме того невидимого ока, которому равно доступны как уединенные уголки Альп, так и любые, более оживленные места, однако, судя по их достаточно раннему прибытию в обиталище монахов, всякая задержка в пути исключалась. Таким образом, они дали убедительный отчет о себе и о своих передвижениях; все говорило в их пользу, кроме одного: они находились в горах в то время, когда произошло убийство.
— Невиновность этих двоих представляется очевидной, тем более что они с готовностью явились на суд и охотно отвечали на вопросы, — заключил кастелян, будучи опытным судьей. — Думаю, не стоит их дольше задерживать, прежде всего пилигрима, на которого, как я слышал, возложена важная задача: он совершает покаяние не только за себя, но и за других лиц, и нам — христианам и слугам Церкви — едва ли подобает чинить ему препятствия. Я бы считал нужным отпустить хотя бы его.
— Поскольку мы приближаемся к концу следствия, — веским тоном прервал его синьор Гримальди, — я, уважая оценки и опыт других, хочу тем не менее предложить, чтобы все, в том числе и мы сами, оставались на месте, пока истина не прояснится.
В ответ на его предложение и Пиппо и пилигрим немедля заявили, что не покинут монастырь до следующего утра. В этой уступке, однако, не было большой заслуги, поскольку в любом случае такой поздней порой отправляться в дорогу не стоило. В конце концов актеру и пилигриму велели удалиться из зала. Предполагалось, что, если их до этого не призовут, они смогут на рассвете продолжить путь. На очереди был последний из подозреваемых — Мазо.
Маледетто выказал перед судьями полнейшее самообладание. Его сопровождал Неттуно, поскольку монастырские мастиффы были помещены на ночь в конуры. Днем собаки рыскали по горам, а вечером возвращались в монастырь за пищей, поскольку на бесплодном Сен-Бернарском перевале, у самой границы вечных снегов, куда поднимались только бородач-ягнятник и серна, зверям, как и людям, оставалось полагаться только на щедрость монахов. Однако хозяин Неттуно вел себя как верный друг и неизменно уделял ему часть своего собственного рациона, когда преданного пса допускали в комнату, где Мазо содержался под стражей.
Кастелян выждал, пока уляжется легкое волнение, вызванное приходом арестованного, и продолжил допрос.
— Ты генуэзец и зовут тебя Томмазо Санти? — спросил он, заглядывая в свои бумаги.
— Под этим именем меня знают, синьор.
— Ты моряк, и, говорят, храбрый и искусный. Почему же ты присвоил себе нелестную кличку Маледетто?
— Так меня называют. Называться проклятым, синьор, — это несчастье, а не преступление.
— Тот, кто с такой готовностью ставит себя под удар, не должен удивляться, если другие решают, что он заслуживает своей участи. В Вале несколько раз поступали сообщения, что ты занимаешься контрабандой. Это правда?
— К кантону Вале и его властям это не имеет отношения. Вале свободная страна, где проезжающим не задают вопросов.
— Верно, мы не во всем следуем той же политике, что соседи. Но нам не нравится также, когда нас постоянно посещают те, кто нарушает законы дружественных нам государств. С какой целью ты путешествуешь этой дорогой?
— Синьор, если я то, что вы говорите, то мои цели вполне ясны. Вероятно, я здесь потому, что ломбардцы и пьемонтцы большего требуют с чужеземцев, чем вы, жители гор.
— Мы осмотрели твои вещи и не нашли в них ничего подозрительного. Судя по всему, Мазо, ты не можешь похвалиться изобилием земных благ, но все же репутации твоей это не меняет.
