Мишель Зевако - Тайна королевы
— Судите сами, — ответил Кончини, — это же настоящее чудо, что девочка, обреченная нами на смерть с самого своего рождения, не только осталась жива, но и превратилась в хорошенькую, очаровательную девушку. В этом я усматриваю волю божественного провидения. А я совершенно уверен, что если мы осмелимся разрушить созданное трудами Господа, на нашу голову обрушится гнев Господень.
Слова его звучали убедительно и, как ни странно, искренне. Дело в том, что Кончини был суеверен вдвойне: во-первых, он жил в то время, когда все люди в большей или меньшей степени были суеверны, а во-вторых, он был итальянец.
Мария Медичи и Леонора Галигаи — обе итальянки — тоже отличались склонностью к вере в чудесное, поэтому аргументы Кончини — на наш современный взгляд совершенно несерьезные — немедленно нашли отклик в их душах. Глядя на обрадованные лица обеих женщин, нетрудно было понять, что они ждали именно такого объяснения. И действительно, Мария тут же воскликнула:
— Превосходно, у меня была та же самая мысль!..
Леонора присоединилась к ней:
— И у меня тоже! Прекрасно, что именно вы, Кончино, наконец высказали ее вслух.
— Совершенно ясно, что появление этой девочки является предупреждением небес, — торжественно уточнил Кончини.
Под впечатлением принятого решения все трое ненадолго замолчали. Юной цветочнице была дарована жизнь — точнее, ее мать и отец не желали больше смерти своему дитяти. К сожалению, милосердие это объяснялось лишь их чудовищным эгоизмом и суеверием. Ни у одного из родителей не нашлось ни слова сочувствия в адрес Мюгетты-Флоранс.
К тому же решение, принятое от страха перед Божьей карой, только на первый взгляд казалось окончательным. И в этом была повинна Леонора. Мы видели, как долго размышляла она над этим вопросом, обдумывая, каковы могут быть последствия двух единственно возможных решений, и теперь, когда Кончини и королева ненадолго обрели спокойствие, она вновь заронила зерно сомнения в их души.
— Однако не стоит забывать, что синьора Фауста приблизила к себе эту девушку; она стала частой гостьей во дворце Соррьентес — ведь Фауста носит нынче имя герцогини Соррьентес. А вы, надеюсь, не забыли, что эта синьора собирается воспользоваться девушкой в своей игре против вас. Мне кажется, что дело еще не кончено — нам следует все хорошенько разузнать, ни в коем случае не выпуская девицу из рук. Впрочем, последнее сделать несложно — ведь она уже у нас.
— Именно так я и собирался поступить, — живо перебил ее Кончино; Мария Медичи одобрительно кивала головой.
— К тому же, — заявила Леонора, — нам необходимо допросить ее и выяснить, что именно ей известно о ее родителях.
— Ей известно, что я ее отец, — ответил Кончини.
— А вот это жаль, — нахмурилась Леонора. — Кто ей это сказал?
— Этот негодяй Ландри, — злобно бросил Кончини.
Не долго думая, Леонора решительно заявила:
— Если она столь же хорошо осведомлена о своей матери, то нам придется все же ее убить, ибо мы не уверены, что она сумеет сохранить эту тайну.
И повернувшись к Марии Медичи, Леонора вкрадчиво спросила:
— Разве не так, сударыня?
Мария опасалась навлечь на себя гнев Господень, второй раз обрекая на смерть чудом спасшееся невинное создание.
Но еще больше она боялась скандала, который непременно бы разразился, если бы девушка проговорилась. Страх потерять все в этой жизни оказался сильнее страха перед неведомым наказанием в жизни будущей. Поэтому Мария немедленно согласилась с Леонорой, то есть вновь вынесла смертный приговор собственному ребенку.
— Да, вы, как всегда, правы, — сказала она. — Я просто с ума сойду, если мне придется жить под постоянной угрозой разоблачения.
— Она не знает, кто ее мать, — быстро вставил Кончини.
— А вы в этом уверены? — поинтересовалась Леонора.
— Я уверен, что Ландри назвал мое имя, но не назвал имени королевы, — ответил Кончини.
Теперь флорентиец лгал: он прекрасно слышал, как Ландри Кокнар назвал Марию Медичи матерью девушки, а по тому, как содрогнулась юная цветочница, он понял, что она тоже все слышала. Однако сейчас он утверждал обратное. Неужели он хотел спасти девушку? Да именно это он и хотел сделать. Но почему? Почувствовал запоздалое раскаяние?.. Быть может… А быть может, из них троих он просто был самым суеверным.
— Ландри мог еще раньше ей обо всем рассказать, — заметила Леонора.
— Нет. Я убежден, что раньше она не была с ним знакома и сегодня видела его впервые. Уверен, что она знает только то, о чем я вам уже сообщил.
— Будем надеяться на это — как ради нее, так и ради себя, — ответила Леонора и добавила: — Впрочем, давайте поскорей убедимся в этом сами.
Мария Медичи встала:
— Мне пора возвращаться в Лувр.
— Королева возьмет девушку с собой? — спросила Леонора.
— Разумеется, — живо сказала Мария, — я хочу, чтобы она все время была у меня под рукой.
— В таком случае, — одобрительно кивнула Леонора, — я иду за ней.
— Иди же, добрая моя Леонора, — согласилась королева. — Кончини проводит меня к носилкам, а ты приведешь к ним девушку.
— Надеюсь, я буду иметь честь проводить королеву в Лувр, — вставил Кончини.
Леонора уже направилась к двери. Последние слова Кончини долетели до нее, когда она была на пороге. Обернувшись, она сказала:
— Вы забываете, Кончино, что у вас еще есть здесь дела: вам предстоит заняться Вальвером и этим негодяем Ландри.
— Ах, черт возьми! — воскликнул Кончини, хлопнув себя по лбу. — Совершенно позабыл об этой парочке!..
И с видимым сожалением добавил:
— О! Сейчас они, наверное, уже далеко!..
— Будьте спокойны, Кончино, — промолвила Леонора со зловещей улыбкой, — я-то о них не забыла. Они все еще здесь, запертые в вашей спальне, словно лисы в курятнике.
С этими словами она вышла, оставив Кончини объяснять королеве, о чем идет речь. Сама же она отправилась к Флоранс.
Когда Леонора оставила ее, девушка в смятении упала в кресло и замерла, ожидая, когда ее позовет королева — ее мать. Однако вскоре она вскочила: где-то рядом шел разговор. Прислушиваясь, она обошла всю комнату, не обращая внимания на ее роскошное убранство.
Шум доносился из-за полуприкрытой двери, находившейся строго напротив входа, через который ввела ее сюда Галигаи. Вслушавшись в голоса, она узнала того, кто оказался ее так называемым «отцом», и ту, кто оказалась ее так называемой «матерью». Да простит нас читатель за эти оговорки, но нам трудно называть отцом и матерью людей, готовых лишить жизни собственное дитя. Девушка остановилась. Любопытство оказалось сильнее ее: она прильнула к двери, ведущей в гостиную, где разговаривали Кончини и королева. С их стороны дверь была скрыта тяжелой бархатной портьерой.
