Хаджи-Мурат Мугуев - Три судьбы
Вода — вот главное, что необходимо в пустыне, и хотя мы были вполне обеспечены ею, однако же питьевая дисциплина строго и неукоснительно выполнилась.
Пили мы по команде четыре раза в день: утром, в полдень, в четыре часа дня и в восемь вечера, и никто, ни один человек в эскадроне, не мог глотнуть и капли в другое время. За это грозил расстрел. И это правильно. В пустыне шутить нельзя. Стоит одному нарушить приказ, за ним потянется другой, третий… и боевая воинская часть мгновенно распустится, потеряет дисциплину, а отсюда до гибели и разгрома один шаг. Пили обычно не до полного утоления жажды. Только так нужно пить в пустыне. Ведь принятая внутрь вода через полчаса испаряется целиком. Поэтому мы пили небольшими глотками, полоща рот и подолгу задерживая воду. Время от времени мы мочили коням лбы и протирали им глаза и рты мокрыми тряпками.
Пока все было благополучно. Не было ни тепловых, ни солнечных ударов, и только сильная усталость мучила бойцов да несколько набитых холок и сорванных спин у коней составляли нашу заботу.
Уже совсем стемнело, когда мы остановились на отдых у каких-то странных горных гряд, которые нередко встречаются в пустыне. Они были невысоки, но труднопроходимы. Эскадрон спешился. Мы с командиром осмотрели эти гряды. Они высились над пустыней и были отличным местом для отдыха. Мы выставили сторожевое охранение и через полчаса пили горячий чай, заедая его галетами и лепешками. Через несколько минут весь эскадрон спал, разметавшись у подножия начинавших охлаждаться каменных гряд, и только охранение да дежурные у коней бодрствовали, борясь с усталостью и сном.
В два часа ночи, когда пустыня еще куталась в тьму и камни были холодны и влажны, мы двинулись в путь. Сизая, необычная луна светила над пустыней. Вокруг луны стоял молочный, туманный круг, и мы с удивлением наблюдали за странным изменением цвета луны.
Отдых был слишком мал, утомление еще не прошло, и глаза всадников все чаще смыкались.
Мы проскакали вдоль колонны, будя дремлющих людей:
— Подтянуться, не спать!
Командир эскадрона, желая разогнать аллюром дремоту, скомандовал:
— Ры-сь-ю ма-а-арш!
И эскадрон, вздымая еще холодный песок, зарысил по пустыне.
Это было единственное средство превозмочь тяжелое, непреоборимое желание сна. А спать на коне нельзя, ибо неправильные, не согласованные с ходом коня движения неминуемо вызывают набои конской спины.
Пройдя рысью километра два, мы повели коней в поводу. Так, чередуя аллюры, шли мы по пустыне, а солнце уже выкатилось из-за барханов и, живое, горячее, большое, стояло перед нами. И тут мы все заметили, что оно было какое-то странное и необычное. И опять, как и ночью вокруг луны, вокруг солнечного диска стояло мутное, туманное кольцо. Бойцы тревожно оглядывались на нас. Они, так же как и мы, понимали, что этот зной, удушливая мгла и белесые кольца вокруг солнца предвещали песчаную бурю, когда неукротимый ветер с бешеной силой рвет и взметает на своем пути сотни тонн песку.
Представляете ли вы себе неудержимо несущуюся по пустыне силу, страшную и неукротимую?
Тревожны стали лица бойцов.
А воздух становился все удушливей и жарче. Горизонт затянуло сплошной мглой. От песков пошло сияние, и противная сухость опалила нас.
Кони еле шли. Удушье сильней охватило нас. Небо приняло фиолетовый оттенок и, казалось, опустилось на землю. Оно было близко-близко. Маленькое серое облачко с рваными, неровными краями, показавшееся на горизонте, внезапно стало бурым и стремительно понеслось на нас.
Пустыня стихла. Где-то в стороне, как бы обегая эскадрон, промчался горячий, обжигающий порыв ветра, и беспощадный, непреоборимый жар полыхнул на нас.
Облако росло. В его сердцевине мрачно белело светлое молочное пятно. Облако неслось и уже настигало нас. По пустыне еще раз пробежал обжигающий порыв ветра.
Солнце остановилось, покрылось тусклой, свинцовой пеленой и, став беспомощным и жалким, неожиданно нырнуло в бурую тучу и растворилось в ней.
Мы давно потеряли четкий воинский строй и плелись кое-как, растянувшись тонкой цепочкой на целый километр. Комэскадрона остановил колонну, подтягивая отставших бойцов. Мы сошли с коней и свели колонну в правильный квадрат. Несколько коней тяжело легли, другие, опустив понуро головы, стояли не шевелясь, не обращая внимания на окрики бойцов.
Мгновенная тьма поглотила все и минуты через две сменилась белесоватой мглой. Пески пришли в движение, и вся равнина заволновалась. Почва задвигалась и пошла нам навстречу. И это было особенно страшно. Я, конечно, знаю, что этого не бывает, что это только оптический обман и в поле нашего зрения поднялась и колыхнулась лишь часть дюн и барханов, что сорвавшийся с привязи ветер, неожиданно налетевший на нас, — это он взметнул пелену песка, но в ту минуту ум, ослабленный зноем, жаждой, усталостью и ураганом, забыл обо всем.
Песок колол, резал, царапал глаза. Стало трудно дышать. Мы закутали головы в шинели, и, сбившись в кучу, люди и кони беспомощно ждали конца урагана.
А ветер, перекатываясь по пустыне, неумолчно выл и гудел. Свистел и падал песок. Сквозь шинели мы ощущали его раскаленные колючие ожоги. На минуту все стихло. Я приоткрыл глаза и выглянул из-под шинели. По пустыне ходили, вертясь и сшибаясь, песчаные смерчи. Горизонт был по-прежнему застлан мглой. А над нами низко-низко проплыла страшная бурая туча, и ее центр — белая сердцевина — становился зловеще румяным. Снова загудел ветер, и отовсюду невидимые гигантские лопаты стали швырять на нас груды песку. Я хотел закрыться шинелью — и не мог. Душная истома ослабила меня. Я как зачарованный смотрел на рдеющее багровое кольцо посреди туч. На моих глазах оно увеличивалось, раздвигало тучу, порывалось вперед и, отодвигая весь мир, заполняло его своим жутким, беспощадным светом. Я глядел на него, и мне было больно и страшно. «Это — смерть! Сейчас оно разорвется и накроет нас пеленой багрового песка», — думал я, слабый, потрясенный.
И вдруг… розовое пятно рванулось сквозь тучу, раскололо ее, и яркое, бодрое, спасительное солнце хлынуло наружу. Это было наше знакомое, родное солнце. Его лучи разбудили пустыню. Ветер стих, как укрощенный, и песок по-прежнему спокойно лежал неподвижными грядами, только в воздухе еще носились мелкие, невидимые песчинки. Белый радостный день поднимался отовсюду. Жара была та же, но удушье миновало.
Я поднялся с земли. Рядом стоял командир. Его лицо было пепельно-серым, и только глаза горячечно горели и светились нездоровым блеском. «Видно, заболел», — решил я, но, взглянув на других, понял, что эта серая бледность была результатом пронесшейся бури.
