Владимир Топилин - Серебряный пояс
Любопытный, отважный, еще молодой Мурташка загорелся лицом, с ружьем в руках шагнул под гору:
— Пойдем дальше, друг Михаил. Смотреть будем, пошто собаки боятся.
— Думаю, туда ходить не надо, — ответил более осторожный, мудрый годами медвежатник. — Там что-то нечистое…
— Боишься, однако, как твои собаки? — удивленно, с усмешкой на губах подзадорил его хакас. — Зачем тогда в тайгу ходишь? Дома сиди с бабой, куриц тереби! — и уверенно зашагал вниз, по следам погони.
Немного пристыженный таким сравнением, Михаил шагнул за ним. Собаки нехотя пошли рядом.
За ручьем следы погони вытянулись в струну. По всей вероятности, здесь собаки догнали медведя, наседали на пятки. Тот, стараясь уйти от них, изо всех сил бежал к спасительным скалам через захламленную тайгу. Мурташка не спешил. Внимательно осматривая визуальное пространство, опасаясь медвежьей засады, хакас часто смотрел на собак. Он знал, что кобели вовремя предупредят об опасности. Туман и Тихон, подбадриваемые хозяином, осторожно шли на небольшом расстоянии впереди охотников. Злобная настороженность, перемешанная со страхом, сквозила таинственной неопределенностью. Было очевидно, что собаки боятся не медведя. Но что, для охотников пока оставалось загадкой.
Скалистая гряда на вершине хребта предстала перед путниками не сразу. Вначале в густой, темнохвойной тайге появились редкие, небольшие скалки, которые становились все чаще и выше. За ними на границе леса вдруг выросла сплошная каменная стена. Следы убегавшего медведя и собак вели в эту густую массу. Вероятно, там криволапый медведь искал свое спасение. Немного поколебавшись, Мурташка осторожно полез в эту кашу. Не отступая ни на шаг, Михаил следовал за ним. Туман и Тихон, напряженно втягивая в себя воздух, теперь не отходили от своего хозяина дальше трех метров.
Сколько поваленных деревьев, скользких под снегом камней пришлось преодолеть охотникам через завал, напомнят мысленные ругательства и напряжение стальных нервов. Прошло немало времени, пока Мурташка и Михаил как-то пролезли на другой конец россыпи. За ней, под порогом скальной стены, опять начинался густой строй черного пихтача. Впереди среди деревьев Мурташка увидел что-то бурое, напоминавшее цель их преследования. Сделав еще два шага вперед, он не ошибся. Перед ними, в неестественной позе, с завернутой на спину непонятно как головой лежал мертвый криволапый медведь. Смерть настигла медведя неожиданно, в очередном прыжке. В открытых глазах зверя застыл ужас, от которого он так и не смог избавиться, испуская дух. Мурташка растерянно смотрел по сторонам и не мог понять, что здесь произошло. На звере не было ни единой капли крови. Каким образом он мог погибнуть, было непонятно. Туман и Тихон рядом, вынюхивая следы, скулили от страха, смотрели куда-то в скалы с поджатыми хвостами. Мурташка смотрел и не мог увидеть. Но когда понял, что печатается на снегу, похолодел от представленной картины.
Большие, около пятидесяти сантиметров следы, никак не походили на отпечатки медвежьих лап. Это были следы человека, без всякого сомнения, но такого огромного, что от представления у хакаса непроизвольно задрожали руки. Рядом были еще следы, гораздо меньше. Михаил за спиной едва слышно прошептал: «Богун!» В памяти охотника острым клином пронеслись рассказы потомков о человеке-звере. Пересиливая свой страх, хакас рассмотрел, что здесь было. Спасаясь от преследования собак, белогрудый медведь, не разбирая дороги, наскочил на семью. Большой след отца и поменьше, матери и дитя, рассказали Мурташке, что семья спокойно копала какие-то корни. Защищая родных, отец свернул белогрудому медведю шею.
Михаил толкнул Мурташку в бок: «Смотри!» Хакас посмотрел в указанном направлении, на скалы, долго не мог ничего увидеть.
Потом вдруг различил в каменной глыбе лицо и сверкающие глаза. Человек-зверь сидел на корточках на каменном карнизе и молча смотрел на них. С должного, около двухсот метров расстояния было видно, насколько сильно и огромно это существо, своим образом походившее на человека. Заросшее густыми волосами тело, длинные, кривые, кряжистые руки. Даже в этом, сидячем положении оно было не меньше двух метров. Стоило подумать, каков он был на ногах… Михаил шепнул на ухо: «Не смотри в глаза…» Мурташка потупил взор, как будто что-то искал на земле, но сам краем глаза продолжал наблюдать за действиями человека-зверя, который вел себя спокойно.
Осторожно, чтобы не вызвать в поведении животного агрессию, Михаил шагнул назад. Мурташка за ним. На краю россыпи Мурташка не удержался, обернулся, но там уже никого не было.
Штаны для губернатора
Умерла бабка Ветлужанка игривой весной, в ночь перед Родительским днем. За неделю до этого исчезла ее кошка. Недолго ждала старая старательница свою любимую Мурку, поняла, что та ушла в последний путь: кошки всегда уходят из дома умирать на волю, чтобы ее смерть не видели хозяева. Вечером в понедельник Ветлужанка объявила своей соседке, Анне Семеновне Пановой, о своей будущей смерти, а к утру преставилась. Таковой ее и нашли соседи, на нарах в старых поселях со скрещенными на груди руками, в латаных валенках, теплом овчинном полушубке Григория Панова да старом платке на седой голове. Не было у старой более достойной одежды. Не смогла накопить за всю свою славную старательскую жизнь капитала на золоте.
Хоронили бабку всем поселком. Тихо, спокойно, без лишней суеты. Прибывший к славному празднику из города отец Петр отпел Ветлужанку по всем правилам православного обычая. Унесли старую в крепкой колоде на старательское кладбище за поселок. Закопали на невысоком пригорке под кудрявой березой. Поставили в ногах красный кедровый крест. На струганой дощечке вырезали стамеской поминальные слова: «Здесь покоится прах Рабы Божьей Тихоновой Екатерины Григорьевны». Многие, кто знал бабку при жизни удивились оным словам, потому что мало кто знал ее настоящее имя. Влас Бердюгин хотел дополнить надлежащее слово графиня, да вспомнил наказ старушки не упоминать ее настоящей чести во избежании пересудов и толков среди людей. Так и осталась бабка Ветлужанка в памяти односельчан простой, одинокой, бедной старательницей без роду и племени, кто находит свой последний приют в суровых просторах Сибири по истечении лет своих.
Поминали Ветлужанку в выгребухе, собирая продукты и вино всем миром. Не было у старой в запасах ничего, кроме соленой черемши да сумки с сухарями. Новый хозяин Козьмодемьяновского прииска, немец Штрайберг, купивший месторождение на аукционе прошлой осенью, щедро добавил к столу некоторые деликатесы, которых к весне на складах не бывает. Были тут всевозможные консервы с ананасами, мочеными яблоками, палки копченой колбасы, жирные ломтики красной рыбы, туеса свежей селедки, конфеты и пряники, да бочонок хорошего вина. Старатели дивились:
— При Мишке Стелькине такого не было… Никак немец мужиков задобрить хочет, чобы все золото к нему плыло!
Тем не менее каждый, поднимая тост в память бабки Ветлужанихи, не забывал упомянуть добрым словом Штрайберга. Поэтому к концу стола было непонятно, что это, поминки или хвала за здравие.
Присутствовавший на похоронах Влас Бердюгин искренне, мысленно помянул старую графиню добрым словом. Его совесть была чиста перед Ветлужанкой. Он передал ее фамильный перстень в руки служителей Спасского собора. И после этого почувствовал такое облегчение, будто был маленьким мальчиком без грехов и болезней!
Отец Петр, восседавший за третьим поминальным столом среди старателей напротив Власа, читал Святые, чистые молитвы, утверждающие светлый путь усопшей безгрешницы Екатерины в загробном мире. Подкрепляя свои слова кубком доброго, славного вина, добрый, честный, простодушный, открытый душой Петруша в хмельном возлиянии лобызался с каждым, кто тянул к нему свое лицо. Жизнь Божьего ставленника была полна трепещущей чистоты и благости. Недаром он добирался в эти глухие таежные края на телеге, пешком по грязи и даже на лыжах по раскисшему насту, опасаясь медведя в окружении приказных немца Штрайберга, стараясь быть среди детей своих. Здесь ему оказывали должное, почитаемое внимание. На этом прииске Петруша был важным лицом, главнее нового хозяина прииска немца Штрайберга. Представитель Православной Церкви достойно нес в народ слово Божье. И был почитаем этим народом как Бог. Потому что постоянные духовные чувства для забитого кабалой нужды, безграмотного, угнетенного человека тайги важнее, чем временная снедь и стакан вина работодателя. Загулявший старатель завтра или послезавтра протрезвится, возьмет в руки кайлу и лопату и забудет вкус вина на долгое время. А вот своего Бога, Веру будет помнить всегда, ежедневно, может, даже ежечасно, так как духовное единение со Всевышним дает силы, волю, надежду на будущее, что не может дать временное алкогольное восприятие.
