Владимир Малик - Посол Урус Шайтана

Многогрешный побледнел. Слушая Серко, беспокойно бегал взглядом по комнате и мял в руках меховую шапку с бархатным верхом. Видно, не ожидал он резкого отказа, как, очевидно, не ожидал этого и сам Юрий Хмельницкий.

Звенигоре стала понятна цель приезда Многогрешного, он с еще большим интересом стал следить за выражением лица «посла» и ждал, что же он скажет на полные высоких чувств и достоинства слова кошевого.

— Спасибо за искренний ответ, пан кошевой, — тихо произнес Многогрешный. — Не скрою, что он огорчил меня, а ясновельможного князя-гетмана глубоко опечалит… Он помнит любовь и уважение пана к его отцу, Богдану Хмельницкому, и надеялся на такую же любовь и уважение и к нему. А вон что получается…

— Пан посол, — резко перебил Серко Многогрешного, — вот уже больше сорока лет держу я в руке саблю и всегда считал, что служу ею не отдельным людям, даже и таким великим, каким был наш покойный гетман Богдан, а дорогой нашей матери-Украине, и только ей одной!.. Так и передай!.. А теперь — иди! Я слышу, пришли послы султана, а их не следует задерживать в Сечи.

Многогрешный молча поклонился и торопливо вышел.

Серко прошелся по комнате, расправил широкие плечи и улыбнулся казаку.

— Ну вот, одного посла отшили… Интересно, с чем прибыли турки? Зови их, Арсен!

В тот же день, когда казначей и Звенигора отвели султанских послов к сечевому предместью, где высился красивый посольский, или, как его звали запорожцы, греческий, дом, и разместили их на отдых, неожиданно сечевой довбыш[119] изо всех сил стал колотить в тулумбас. Гулкие тревожные звуки понеслись над Сечью, созывая запорожцев на совет.

Они стремительно выбегали из куреней, мчались из пушечной, из оружейной, из корчмы, торопились из гавани, где стояла казацкая флотилия, с ближайших островов Войсковой Скарбницы[120] и выстраивались полукругом на площади у огромного дубового стола, за которым сидел уже писарь перед большой серебряной чернильницей. Из церкви войсковой есаул вынес клейноды[121] — малиновую хоругвь и бунчук. Под бунчуком стали старшины. Затем из войсковой канцелярии вышел Иван Серко. Остановился у стола, вынул из-за пояса булаву, поднял вверх.

Запорожцы, выстроенные по куреням, постепенно успокаивались. Наконец над площадью установилась тишина. Слышалось только шумное сопение Метелицы да кашель старого Шевчика.

Кошевой вышел на несколько шагов вперед, стал среди полукруга, образованного тысячами воинов.

— Братья, атаманы, молодцы, войско запорожское! — разнесся его мощный голос. — Я собрал вас на раду, чтобы сообщить: султан турецкий Магомет Четвертый прислал к нам на Сечь с депутацией письмо. Послушайте внимательно и сами решайте, что ответить… А перед этим хотел бы вам сказать: я не сомневаюсь в вашем ответе, братья, но все же напомню — может, кто забыл, — кто мы и зачем здесь, на Низу, проживаем…

Испокон веку кровожадные татарские ханы и мурзы, а также турецкие паши да султаны разоряли нашу землю, старых и младых убивали, а сильных и здоровых на арканах тащили в агарянскую[122] неволю. Испокон веку, запорожское войско разбивало татарские отряды и вызволяло из тяжелого полона тысячи невольников, громило города и села Крыма и Турции, отплачивало мурзам и пашам за невинную кровь людей наших. Да и сама Сечь возникла потому, что нужно было обороняться от лютых захватчиков с юга. И жить будет Сечь до тех пор, пока существует эта смертельная угроза… А сейчас, как вам известно, братья, нечестивый султан турецкий нагнал на Украину войск множество. Черная мгла покрывает наши степи! Визирь Мустафа поклялся бородою пророка вытоптать конями всю нашу землю от Каменца до Полтавы, от Запорожья до Киева! И вот теперь султан предлагает нам… Но лучше сами послушайте, что пишет этот нехристь. Писарь, читай!

Писарь вышел из-за стола, расправил свиток пергамента, начал читать.

— «Я, Султан Магомет Четвертый, брат солнца и луны, внук и наместник божий, повелитель царств — Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Большого и Малого Египта, царь над царями, повелитель повелителей, никем не превзойденный и непобедимый рыцарь, неотступный защитник гроба Иисуса Христа, любимец самого бога, надежда и утешение всех мусульман, гроза и в то же время великий защитник христиан, — повелеваю вам, запорожские казаки, по доброй воле сдаться мне без малейшего сопротивления и своими набегами мне больше не досаждать. Султан турецкий Магомет Четвертый».

Могильная тишина, царившая, пока писарь читал письмо, продлилась на какую-то минуту и после этого. Потом площадь взорвалась как вулкан. Словно треснуло, раскололось небо от молнии и покатился гром!

Что произошло на Сечи!

Толпа — казаки вмиг нарушили строй — забурлила, заклокотала. Поднялся неимоверный гвалт. Гневные выкрики, оскорбительная брань, угрозы неслись со всех сторон. Никто никого не слушал. Каждый старался крикнуть так, чтобы его обязательно услыхали на берегах Босфора.

Но постепенно негодование перешло в удивление, а удивление — в громовой, повальный хохот.

Первым громко рассмеялся старый Метелица.

— Га-га-га! — заколыхался он, хватаясь за тучный живот. — Ну и насмешил, клятый нехристь! Ну и отколол, свиное ухо!.. Га-га-га!..

Дед Шевчик согнулся до земли:

— Хи-хи-и-и!.. Ой, братцы, дайте ковш горилки, бо не выдержу — смехом изойду!.. Хи-хи-и-и!..

— Го-го-го! — забубнил, как в бочку, Товкач.

Раскатисто заливался веселый Секач.

Вокруг ревело, клокотало, бурлило, плескалось человеческое море.

Но вскоре неудержимый смех постепенно стал сменяться опять на злые выкрики. Звенигора стукнул кулаком по рукояти сабли, со злобой крикнул:

— Ишь куда загнул, шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ и самого Люцифера секретарь! Сдаться!..

— А дули с маком не хочешь? — поддержал его Секач.

— Вавилонский ты кухар, арапская свинья, а не рыцарь! — потрясал громадным кулачищем Метелица.

— Каменецкий кат[123]!

— Подолийский ворюга!

— Самого аспида внук и всего света шут!

— Свиное рыло!

— Кровожадная собака!

Со всех сторон неслись выкрики, смех, ругань. Каждый старался побольнее досадить далекому, но такому ненавистному султану. Серко, весело сверкнув глазами, крикнул писарю:

— Пиши! Записывай быстрее! Это же такой ответ, что султану от него тошно станет! Ха-ха-ха!.. Ишь, а мы думали-гадали, как ответить!..

Писарь схватил белое перо, начал быстро-быстро писать. А отовсюду летело — с гиканьем, свистом, язвительными прибаутками: