Путь инквизитора. Том 1. Том 2 - Борис Вячеславович Конофальский
Кавалер ничего на это не ответил, так и держал за локоть да смотрел ему в глаза, чуть прищурившись, с этакой нехорошей хитринкой.
— Ну, может, не пятьдесят, — догадался по его взгляду хозяин заведения. — Сто монет сверх договоренного в год.
— Сто монет? — Волков все не выпускал его локоть. — Интересно, а сколько ты зарабатываешь в день на моей земле, при стольких-то людях, что у тебя даже на полу спят? Что едят у тебя, пьют, девками твоими пользуются? А?
Трактирщик подумал-подумал и сказал вдруг:
— А лучше буду я вам платить пол талера в день. И тянуть до конца года не стану, плату буду приносить каждый месяц.
— Пол талера в день? — Волков чуть подумал и наконец выпустил его руку. — Пол талера… Но все равно мне очень интересно: сколько ты зарабатываешь?
Трактирщик лишь улыбался в ответ заискивающе: э, к чему вам, рыцарю, знать всякий подобный вздор, ну вот нужно оно вам?
Волков пошел к коню, а сам думал о том, что в Эшбахте можно уже и второй постоялый двор ставить, да и у амбаров тоже. Уж пустовать-то они не будут, ни один, ни другой.
⠀⠀
⠀⠀
Глава 35
⠀⠀
А госпожа фон Эшбахт словно умом повредилась. Едва Волков в дом вошел, как кто-то из девок дворовых, нашлась дурная, истошно крикнул: «Господин вернулись!» Так немедленно из верхних покоев, переваливаясь с огромным своим животом, едва не падая, путаясь в подоле, чуть не кубарем по лестнице в одной рубахе нижней и в чепце слетела Элеонора Августа фон Эшбахт, урожденная фон Мален. С плачем, с подвыванием кинулась она к мужу, повисла на нем, потянулась к нему с поцелуями.
«О господи! И еще растолстела!» — подумал кавалер с неприязнью.
А она вцепилась в него накрепко и со слезами в голосе говорила:
— Наконец-то, а то я извелась уже. Слух прошел, что врагов вы одолели, а домой не едете…
— Я мир с соседями заключал, — отвечал кавалер рассеянно, но обнимал жену крепко. — Будет вам плакать. Приехал я.
— Может, и так, но я волновалась, вас все не было и не было, а мне давеча еще и сон снился, что вас побили и вы в воде погибли в какой-то черной.
— Что? — Волков поморщился. — Что за сны вам снятся? Вы бы молились на ночь, госпожа моя.
— А мы молимся, по четыре раза на дню… — заявила мать Амелия, которая уже спустилась вслед за его женой. Монахиня, как всегда, была чем-то недовольна и продолжала нравоучительно: — И к причастию ходим, и исповедуемся, все как должно.
Волков ее не слушал. Генерал поднял глаза и увидал Бригитт. Она стояла в дверях, которые вели на кухню. Строгая, опрятная, платье у нее в порядке. Руками комкает платок. Живот заметен, но даже это ее не портит. Стоит молча, румянец на щеках, видно, взволнована, но за строгостью своей волнение прячет. Смотрит на него неотрывно. И опять Волков сравнил ее с зареванной, непомерно пузатой, неопрятной своей женой, у которой несвежая рубаха, торчащие космы из-под чепца, опухшее лицо. Да еще и воем своим донимает. Чего уже выть, вернулся же муж домой. Нет, не такую жену он брал, та была дочь графа — и спесивая, и заносчивая, но ощущался в ней дух. А эта баба бабой, такие в любом доме мужицком есть. Нет, не она должна быть его женой, дай бог случай все переиграть, Бригитт стала бы хозяйкой Эшбахта.
— Муж мой, ужинать желаете? — спрашивала жена, заглядывая в его глаза.
Волков был голоден: обедал еще там, у реки.
— Да, буду, а еще ванну мне.
Только тут Элеонора Августа отпустила его и как сумасшедшая кинулась к кухне с криками:
— Мария, Катарина, Петер, Стефан! Носите воду, ванну несите, грейте воду, господин желает мыться! Еду, есть там у вас еда?! Подавайте на стол, господин будет ужинать!
И все это криком, криком, на кухне сразу поднялись шум и суета. Это выглядело нелепо… Волков опять посмотрел на Бригитт, та даже не пыталась скрыть презрительную ухмылку, глядя на происходящее. От этого всего на душе у кавалера стало тяжко, нехорошо. Он сел в свое кресло и велел негромко:
— Позовите кого-нибудь сапоги мне снять.
— Я вам помогу, — спокойно отозвалась Бригитт и сразу подошла к нему.
Он даже не успел ничего сказать, как она ловко схватила его сапог за каблук и принялась стягивать его так, словно всю жизнь снимала сапоги. Сняла один, взялась уже за второй, но тут из кухни в залу вбежала Элеонора Августа, увидела, что Бригитт сидит перед ее мужем, и кинулась к ней с криком:
— Оставьте моего мужа!
Элеонора Августа попыталась сама снять с Волкова второй сапог, но тут госпожа Ланге неожиданно с силой оттолкнула ее, прошипев:
— Ведите себя достойно, госпожа Эшбахт, тут слуги и люди нашего господина. — Сама стянула с кавалера сапог и понесла сапоги из покоев.
А жена снова залилась слезами, стала причитать:
— Она всегда так, она меня со свету сживает. Она ко мне зла. Она слуг на неповиновение подбивает. Извольте ей от дома отказать, господин мой.
Волкову аж есть расхотелось, ведь и вправду Фейлинг и Хенрик стояли в дверях с открытыми ртами, пораженные зрелищем, и слуги, конечно, все видели и слышали, и монахиня тут же была. Как все это было нехорошо. Какой стыд.
А Бригитт тем временем вернулась и поставила перед ним мягкие туфли, сделала книксен и встала рядом, улыбаясь улыбкой безгрешной праведницы.
— Она еще и улыбается! — пробурчала мать Амелия. — Беспутная вы женщина.
— А ты, старая корова, закрой свой рот, не то еще раз по морде получишь, — все с той же ангельской улыбочкой отвечала госпожа Ланге.
Волков быстро повернулся к своим людям, он уже такого позора снести не мог.
— Господа, сегодня вы мне больше не понадобитесь, ступайте, жду вас завтра на рассвете.
Хенрик и Фейлинг поклонились молча и ушли. И вид у них был удивленный, особенно у господина Хенрика.
— Вон как оно дома у генерала, оказывается, а в лагере и войске у него всегда порядок, — говорил он товарищу.
Господин Фейлинг был года на три младше, но разумение уже имел.
— Вы о том никому не рассказывайте. Не наше дело, как генерал живет.
— Это да, это понятно.
А когда они ушли, тягость в доме стояла такая, что Волков сказал жене, чуть-чуть поев:
— Скажите слугам, что мыться не буду, пусть воду не греют. Спать
