Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия - Фидлер Аркадий
— Как тебе показалось, — спросил я сына Катави, — они наши друзья или враги?
— Наверно, друзья, — ответил тот.
— А сколько матросов на корабле?
Он задумался, подсчитывая, потом неуверенно проговорил:
— Наверно, три раза столько, сколько пальцев на руках, и почти все белолицые, паранакеди…
И тут вдруг воздух сотряс гул орудийного выстрела. Звук шел с Итамаки, со стороны пролива между озером Потаро и рекой.
— Надо их проводить к нам на озеро, — обратился я к Манаури, — отправь несколько итауб, пусть они на буксире выведут корабль к нашему селению.
— Ян! — воскликнул вождь предостерегающе. — Разве ты уверен, что это друзья?
— Ты сам слышал, что говорил сын Катави. Наверно, это все-таки друзья, хотя… осторожность не помешает!
Шесть итауб с гребцами устремились к выходу из озера, а я тем временем призвал к себе Вагуру и по-английски сказал ему:
— Не знаю, кто эти англичане и что им от меня надо. Однако следует соблюдать осторожность. Жаль, что в деревне нет Арнака, он очень бы пригодился… Собери с разрешения Манаури самых лучших воинов, в первую очередь из нашего рода, хорошенько вооружи их и с этим отрядом держитесь поблизости от меня, как в прошлый раз в Сериме, когда прибыли испанцы. Следи за моими сигналами.
Войдя в свою хижину, я велел Ласане достать и быстро почистить мундир испанского капитана, потом торжественно в него облачился и даже надел башмаки. Нацепил шпагу и, конечно же, засунул за пояс серебряный пистолет, подсыпав на полку свежего пороха.
Но вот в дальнем конце озера показался бриг. Провести его через пролив не составило труда — было достаточно глубоко. Стояло почти полное безветрие, но передние паруса судна были распущены, и оттого в тесном окружении сплошной зелени он представлялся каким-то сказочным видением и выглядел необычайно помпезно, медленно и величественно приближаясь. В этих диких лесах я настолько отвык от цивилизации, что вид прекрасного брига взволновал и растрогал меня до глубины души. Внезапно, охваченный какой-то странной и безотчетной гордостью, я ощутил на глазах своих слезы.
«Что нес мне могучий корабль, какую предвещал судьбу? Радость иль новые беды и горести?»
Когда бриг, носивший название «Каприкорн», бросил в нескольких саженях от берега, напротив Кумаки, якорь, капитан в сопровождении пяти-шести матросов, а с ними Катави и варраулы спустились по трапу в шлюпку и причалили на ней к берегу. По индейскому обычаю я ожидал гостей под сенью просторного тольдо в окружении Манаури и других вождей. Неподалеку, словно в почетном карауле, стоял Вагура со своим отрядом. Все остальные мужчины Кумаки были вооружены, но, укрывшись в хижинах, не показывались на глаза.
Я встал и встретил гостей на полпути. Капитан, человек лет сорока, высокого роста, крепко сложенный, светловолосый и голубоглазый, выступил вперед. Черты его лица, обрамленного бакенбардами, выражали волю, самоуверенность и бесспорную склонность к упрямству, хотя в целом лицо не было отталкивающим, а, напротив, скорее вызывало симпатию.
Приветственно взмахнув шляпами и поклонившись, мы подали друг другу руки, и я произнес:
— Сердечно приветствую вас, сэр, в наших малогостеприимных дебрях!
Капитан, отступив вдруг от меня на два-три шага назад и в упор разглядывая с ног до головы с нескрываемым и даже беспокойным любопытством, загадочно улыбался. Наконец он добродушно прервал затянувшееся молчание:
— Как дела, мистер Джон Бобер? Well, ваша милость, как я и предполагал, не так ли? Вот я и вижу наконец перед собой человека, поднявшего заваруху в Вирджинии, за голову которого законные власти назначили изрядную цену, человека, примкнувшего к пиратам, потом защищавшего беглых рабов и поголовно истребившего испанский отряд, а заодно захватившего у него шхуну и немало огнестрельного оружия, человека, в бараний рог скрутившего дона Эстебана, посланца венесуэльского коррегидора в Ангостуре, и перебившего к тому же его людей, человека, который, завоевав любовь и доверие двух племен, араваков и варраулов, стал некоронованным королем нижнего Ориноко…
Капитан произнес эту длинную тираду в тоне весьма дружелюбном. Я слушал его со всевозрастающим удивлением: откуда этот посторонний человек мог знать столь много подробностей моей жизни? Едва он на минуту умолк, я, заинтригованный, прервал его речь и сказал:
— Если ваша милость намерен был речью своей повергнуть меня в крайнее изумление, то цели своей вполне достиг. Информация у тебя выше всяких похвал, однако же в двух пунктах есть ошибки.
— Не может быть! — изумился он, словно задетой оказалась его честь. — В каких же пунктах?
— Не я перебил людей дона Эстебана…
— Но ведь несколько человек убито?
— Действительно убито, но без моего участия… Ну и насчет короля нижнего Ориноко тоже не совсем…. И все же я прошу открыть, сэр, каким чудом узнал ты обо мне столь много?
— Я плыву с юга, из голландских факторий на Эссекибо, и, можешь мне верить, я там лицо не из последних.
— Значит, ваша милость, ты затем лишь и плыл сюда, в низовья Ориноко, дабы доставить мне удовольствие поведать об этом? — рассмеялся я.
— Я плыву из Гвианы в Бостон и действительно свернул с пути для беседы с твоей милостью, но отнюдь не на тему о твоей популярности, а на предмет куда более важный.
Тем временем мы подошли к тольдо и уселись в его тени.
Я представил капитану вождей, женщины подали угощения, и началась трапеза. Я заметил, что гостю не особенно пришлась по вкусу грубая индейская пища, а к напитку кашири он вообще не прикоснулся, зато подозвал к себе матроса с вместительной корзиной, велев ему выставить несколько бутылок рома. Я настолько отвык от алкоголя, что небольшой глоток обжег мне рот словно кипятком, мгновенно вызвав сильное, но, к счастью, непродолжительное головокружение. На душе у меня было радостно оттого главным образом, что после долгих двух лет я мог наконец снова говорить с земляком, и притом, судя по всему, с земляком, настроенным весьма дружелюбно.
Капитан пожелал попотчевать ромом вождей, и я решил не лишать их этого редкого удовольствия, но следил, чтобы каждому наливали самую малость.
— К чему такая воздержанность? — Гость чуть заметно обиделся.
— Сегодня нам предстоит неприятная необходимость пролить кровь, — просто ответил я.
— Пролить кровь?
— Да, сегодня нам придется вступить в бой с акавоями, явившимися в наши края.
Капитан смотрел на меня так, будто у него сразу спутались все мысли. Спокойствие, с каким я ему об этом поведал, явно вывело его из равновесия. Минуту спустя гость взял себя в руки и несколько раздраженно произнес:
— Молодой человек изволит довольно странно шутить.
— Молодой человек, — ответствовал я мирно, — хотел, чтоб это была шутка. Но, увы, это не так. Сегодня нам предстоит бой…
— Goddam you! Ты говоришь об этом с таким невозмутимым спокойствием?
— Что делать, сэр! Рвать на себе волосы? Этим врага не сразишь!
— А где же акавои?
— Основной их отряд скрывается где-то на противоположном берегу реки, примерно в миле отсюда, а восемь из них здесь, в нашем селении.
— Пленные?
— Да нет, на свободе. Они явились сюда на разведку под видом торговцев…
Видя изумление на его лице, я в деталях изложил ему суть дела. Он слушал, потирая лоб и бросая на меня искоса странные взгляды, а едва я закончил рассказ, вскочил и попросил проводить к этим мнимым торговцам.
— Весьма охотно, — согласился я, — тем более что их нужно проводить. Сегодня после полудня они отплывают.
Как раз в это время люди Манаури подтащили к месту, где расположились акавои, предназначенную для них итаубу. Дабаро с двумя соплеменниками осматривал лодку и при виде скверного ее состояния недовольно сопел.
— Другой не дадим, — проговорил Манаури, — продается только эта.
Неохотно, но они все же согласились. И тогда капитан обратился к ним по-акавойски:
— Откуда вы родом?
