Густав Эмар - Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2

Три лица, ходившие в экспедицию, направились к дому, где была главная квартира.

Ответив часовому, который отдал ему честь, Мишель вошел в дом, все сопровождаемый товарищами, и отворил дверь своей спальни.

Там находились Людвиг и Отто фон Валькфельд; они сидели по обе стороны камелька, где горел яркий огонь. Куря и беседуя, чтоб убить время, они ожидали возвращения товарища и друга.

Том немедленно растянулся у огня, а трое мужчин сняли с себя верхнее платье и сели у камелька, выпив предварительно хороший глоток водки.

— Что нового, командир? — спросил Людвиг.

— Поздно вы вернулись. Имели вы, по крайней мере, успех? — прибавил Отто, пожимая руку Мишеля.

— Все благополучно, — сказал тот, — только дороги страшные. Надо будет обождать день-другой, пока немного отвердеет земля.

— Так нам нельзя отправляться тотчас? — спросил Отто значительно.

— Наверное, я этого еще не говорю, — возразил Мишель, — проезжая дорога в строгом смысле сносна; не тяжело нагруженные телеги могут по ней проехать, не увязнув; но я имел в виду тропинку, открытую Оборотнем, которая теперь еще очень опасна. Тропинка эта сокращает путь на добрую треть и, подобно дороге, выходит в трех милях от Бельфора, со стороны Франции, в довольно густой лес, метрах в двадцати или пятнадцати, самое большее, от деревни, по словам крестьян, довольно большой; названия ее не припомню. Оба эти пути мы исследовали так далеко, как было возможно в короткое время, каким могли располагать. Главное для нас было обозреть окрестности и удостовериться, что ничего не угрожает нам в настоящую минуту со стороны неприятеля.

— Ага! Так с этой стороны нет ничего, что могло бы тревожить?

— Не совсем, хотя, признаться, я сильно недоумеваю насчет этого.

— Как же так, любезный Мишель? Вы знаете, как важны для нас эти сведения.

— Еще бы! Разве иначе я настаивал бы на том, чтобы самому произвести рекогносцировку и собственными глазами удостовериться, в каком мы положении?

— Правда, любезный друг, и мы искренно благодарим вас за новое доказательство вашей неутомимой заботливости.

— Не будем говорить об этом, я исполнил свой долг, как исполняет его каждый из нас, и более ничего.

— Я умолкаю, если вам неприятно, но вернемся к настоящему вопросу. Что же именно ставит вас в такое недоумение?

— Сейчас сообщу. Милях в двух с половиной отсюда, почти у подножия горы, мы видели или нам показалось, что мелькают подозрительные огоньки. То они горели ярким светом, то вдруг исчезали и появлялись вновь минуту спустя. Тем более встревожило это нас, что по направлению, где блестели огоньки, нет ни дворика, ни деревни.

— В самом деле, это странно.

— Не правда ли? Я, было, хотел прямо идти туда, лично удостовериться, что бы это значило, но Оборотень и Паризьен этому воспротивились. Наконец рекогносцировку эту поручили Оборотню. Он оставался в отсутствии не более получаса. Вернувшись, он сказал, что чуть было, не наткнулся на прусский ведет и спасся только благодаря собаке, которая вовремя предостерегла его. Потом он подполз как можно ближе к неприятельскому биваку, все высмотрел с величайшим тщанием и насчитал многочисленный отряд. Не так ли, Оборотень?

— Так, командир, их приблизительно полторы тысячи человек, пехоты и конницы; очевидно, они ждут нас.

— В этом мы мнениями и не сходимся. Присутствие кавалерии заставляет меня предполагать, что это войско направляется к Бельфору, по мере возможности держась ближе к подошве горы. Кавалерия была бы для них страшною помехой на отвесных тропинках, среди обрывов и горных ущелий, где скрываемся мы.

— Выслушайте меня, любезный Мишель, и я уверен, что вы разделите мнение Оборотня. Нам кажется, что он и теперь, как всегда, судит верно. Не правда ли, вы согласны с этим, любезный Людвиг?

— Разумеется, господин Отто, и командир сделает хорошо, если вас выслушает, — возразил тот, качая головой. — Ведь это ни к чему вас не обязывает, командир, — прибавил он.

—Я очень охотно исполню ваше желание, господа, — ответил Мишель улыбаясь, — всякое личное самолюбие должно быть отброшено, когда речь идет о пользе общей, и я не задумаюсь сознаться, что не прав, будьте уверены. Говорите, друг мой, я слушаю вас с величайшим вниманием.

— Не много и рассказывать, — начал Отто, — но в значении того, что я передам, вы ошибиться не можете. Вчера вечером, около часа после вашего ухода, любезный Мишель, один из передовых часовых наших подметил тень, скользнувшую мимо него между деревьями на расстоянии пистолетного выстрела. Он крикнул: «Кто идет?» Ответа не последовало. Два раза еще повторил он окрик. Все то же молчание. Между тем часовому показалось, что тень не только не приближается, но еще вдруг, переменив направление, по которому двигалась сначала, старается подобру-поздорову улепетнуть. Схватив в руки ружье, он прицелился, выстрелил и крикнул: «К оружию!» Сбежались на шум, стали расспрашивать и по указаниям часового нашли в той стороне, куда он стрелял, тело человека, распростертого на земле. Пуля попала ему прямо в голову и положила его на месте. В первую минуту эта смерть вызвала общее неудовольствие, так как убитый был в одежде горца; но по тщательном осмотре открыли, что у него на шее номерок с именем и числом — словом, с полнейшим описанием примет. Мнимый горец оказался прусским солдатом. По странному совпадению, мы при выходе из леса столкнулись нос к носу с Дессау, известным вам жидом, которого встреча эта поразила неприятно, хотя мы и сделали вид, будто не придаем важности его присутствию там, где ему никак быть не следовало, особенно в такой поздний час ночи. Вот мой рассказ, любезный Мишель. Как вы находите его? Он прост, однако не лишен известного значения, которое ускользнуть от вас не может, как я предупреждал вас.

— И не ускользнуло, будьте уверены. Господа, я приношу повинную и сознаюсь, что был не прав; один Оборотень не ошибался, инстинкт контрабандиста подсказал ему и теперь самое верное заключение.

— Что, вы думаете, нам следует делать? Положение опасно, с минуты на минуту на нас могут напасть.

— Положение усложняется, но не так еще опасно, как полагаете вы. Нападения нам ждать нечего прежде как дня через два-три по меньшей мере. Мы, по нужде, еще можем спуститься с горы; но совершенно невозможно, при настоящем положении дорог, чтоб войско отважилось взобраться по крутым дорожкам, ведущим на вершину горы: солдаты, которые не увязнут в грязи, неминуемо скатятся в пропасти. Итак, с этой стороны, на первый случай, нам опасаться нечего, тем более что прусский шпион открыт был, когда только что пробирался в лагерь, следовательно, не успел говорить со своим соучастником. Пруссаки не знают еще в точности, где наш лагерь, и долго не узнают, так как дождь и снег изгладили все следы нашего прохода.