Анна Антоновская - Ходи невредимым!
Народ готов своей кровью преградить путь незваным и непрошеным!
Усталые вернулись «барсы» в Носте, – усталые, но бодрые. Приближающийся бой уже пьянил их. И хотелось «барсам» вместе со всеми близкими провести еще один веселый праздник – день ангела Автандила. «Может, для меня последний», – невольно думал каждый. Это было незнакомое ранее «барсам» чувство. Неужели состарились? Нет! Тогда почему хочется своей грудью прикрыть друга? Даже Гиви как-то сказал: «Ты, Дато, не лезь вперед, жди, пока я выеду. Хорешани только мне доверяет беспечного!» И с непривычно скрытым волнением Димитрий как-то сердито процедил сквозь зубы: «Ты что, Даутбек, забыл свой рост? Врага привлекаешь. Следуй за мной!..» А Пануш и Элизбар, поглядывая на черную повязку Матарса, однажды, сговорившись, отвели его в сторону: «Кто один глаз имеет, всегда зорче видит, оставайся на сторожевой башне». Матарс так рассердился, что, нагайкой отхлестав свои цаги, послал друзей туда, куда они совершенно не собирались.
И Русудан и Хорешани тоже испытывали волнение. Еще бы! Хосро-мирза ведет полчища персов, грузин. Ему ли не знать способы ведения войны в Картли-Кахети? И волчьи ямы обойдет, и завалы разрушит. Страшнее своего нет врага…
Съезжались в Носте семьи и родные «барсов». Накануне праздника неожиданно прибыл Трифилий. Бежан не приехал, сославшись на нездоровье.
Догадываясь об истинной причине этого «нездоровья», Автандил направил к брату гонца. В послании он очень просил обрадовать его своим приездом, ибо неизвестно, где придется праздновать следующий прилет ангела. Как бы мимоходом, Автандил сообщил, что Циала осталась в Тбилиси, в доме Хорешани, и поклялась не покидать город, пока грузины не уничтожат орды шаха.
Через день Бежан прибыл в Носте. Особенно нежно встретила смущенного сына Русудан. Она предугадывала, что этот год не будет похож ни на один пройденный. Саакадзе заметил, что Трифилий избегает его взора: «Значит, неспроста приехал». И решил сам не начинать беседу.
Показывая Трифилию привезенные Дато русийские книги, Саакадзе просил спрятать их в тайнике кватахевского книгохранилища.
– Опасаешься, что имеретин не отстоит Картли? – хитро прищурился Трифилий.
– Другого опасаюсь… безразличия церкови к бедствиям царства.
Трифилий внимательно разглядывал книги, изображение храма Василия Блаженного. И вдруг резко опустил книгу на тахту.
– Георгий, может, оклеветали тебя враги или сатана внушил Великому Моурави вести рискованный для него разговор с имеретинским царем?
– Почему рискованный, мой настоятель?
– Ересь не угодна святому отцу.
– Выходит, католикосу угодно лицезреть гибельное для царства лицемерие Теймураза…
– Царь Теймураз сейчас озабочен сбором войск. Тушины с гор спустились, мтиульцы обещают к весне… Лучше, Георгий, найди предлог примириться с Зурабом, а он испросит у царя милость тебе.
– Не заслужил Георгий Саакадзе унижающих его слов. С Теймуразом у меня спор окончен, с Зурабом тоже…
– Ты не раз, Георгий, говорил: «во имя родины». А теперь, когда царство больше всего нуждается в объединении сил, ты готов сделать пагубный шаг.
– Не мне напоминать церкови, как я ради царства смирялся перед царем, расточал поклоны князьям. Близорук царь! Хищны князья! Но знай, настоятель, не одержим Моурави мелким чувством, и если бы верил, что мое раболепие принесет Картли спасение, не задумался бы склонить голову не только перед Зурабом, но и перед сатаной!
– Не призывай врага церкови, Георгий! Возгордившийся сатана способен соблазнить тебя кутаисскими гранатами.
– А церковь способна соблазниться персидскими персиками.
– Не кощунствуй, сын мой!
– Мы с тобой здесь одни, притворяться незачем, и знаю – меня ты считаешь правым… Скажу открыто: не на одном Марабдинском, но и на любом поле честолюбец Теймураз со своею сворой помешает мне разгромить шаха Аббаса.
– Во имя спасителя, неверные мысли твои; опять же какая цель царю?
– Какая? Моя победа страшна Теймуразу так же, как и его поражение. Но не победить ему без моего меча – это должна внушить кахетинцу церковь.
– Из дружбы к тебе, Георгий, к твоему семейству прибыл я… Не ссорься с церковью, разве неведомы тебе возможности ее? Церковь найдет способ сбросить твои замыслы в преисподнюю, а царь – умыть твоих единомышленников кровью. Берегись, Георгий, не равным силам противостоишь! Размысли, на что Картли имеретинцы?
Холодно и равнодушно слушал Саакадзе настоятеля.
– Знаю, чего устрашаешься, святой отец, – главенства над иверской церковью имеретинского католикоса Малахия… Помни, отец Трифилий, кровью меня не запугать, коварством не удивить. Но слов я даром не бросаю, будет, как сказал: если небо ниспошлет мне победу, ты, и никто другой, наденешь корону католикоса объединенного царства.
Ни одним движением не выдал Трифилий, что Саакадзе коснулся его сокровенных надежд.
– Ты прав, Георгий, мы с тобою здесь одни, открыто скажу: грешны мои мысли, беспокоюсь, не допустит Малахия… Опять же Александр имеретин и предан своему духовному отцу…
– Об этом не тревожься. Царевич Александр вспомнит, что ты сам родом из имеретинских князей, и не станет противиться. Потом, Малахия совсем стар и… церковь всегда нуждалась в сильном архипастыре. Ты рожден для святейшего сана.
Трифилий вздрогнул и невольно прикрыл глаза: не этим ли соблазном нарушает его сон искуситель?.. «Прочь! Прочь, сатана!» – и, взмахнув рукой, громко вскрикнул:
– Не бывать Александру царем Картли! Не бывать!..
Как ни старались Хорешани и Дареджан, как ни старались «барсы», веселья не было… Предчувствия томили Русудан, тревожили Георгия… Разговор с Трифилием рассеял последнюю надежду на помощь церкови. «На помощь?! – усмехнулся Георгий. – Лишь бы не вредила. Но и на безразличие рассчитывать не приходится. Трифилий прав – церкви нетрудно найти способ отправить в преисподнюю мои замыслы… Церковь! Какое страшное ярмо на шее царства! Но народ несет его покорно, даже с великой радостью, – еще бы, сам бог послал на землю ангелов в рясах! А я-то сам? Не притворяюсь ли смиренным служителем церкови? Притворяюсь и еще больше буду притворяться, ибо это – щит против их намерения отторгнуть от меня, как от отступника веры, народ. Надо действовать оружием святых лицемеров…»
– Да, мои «барсы», – говорил Георгий поздно ночью, – необходимо быть на страже. Замысел о воцарении Александра до поры придется держать в сугубой тайне. Напротив, пусть на майдане начнут шептаться о возвращении в Метехи Кайхосро Мухран-батони. Неплохо разжечь споры, устроить две-три драки. Ростом, тебе поручаю майдан, дабы успокоить церковь. Но если победа останется за нами, я не забуду своего обещания – не оставить в монастырях ни одного глехи. Царство даст им двойной надел земли, освободит от всех податей. Под моим покровительством глехи стихийно устремятся к новым землям. Разделю между ними Борчало, отнятое у персов. Обеднеет церковь – обогатится царство. Этот праздник я устрою черным лицемерам! Все меньше святош будет укрываться за монастырскими стенами. Народу в царстве прибавится, безбрачие уменьшится, а следовательно – на десятки тысяч станет больше воинов, преданных нам. Обессилится власть церкови, крепким оплотом трона станут азнауры…
