Братья - Градинаров Юрий Иванович
– А тебе думать не положено! Твои мозги давно покинула совесть, и ты теперь бесстрашен перед грехом. Меня Кипа с Катериной за горло держат, а мне этот дом нужен и все угодья! Кумекаешь? Мне деньги его нужны! – вытаращил Петр глаза и широко развел руками. – Мно-о-го денег! Женка его меня ни во что не ставит, всяк час взбрыкивает, будто копытами по сердцу. Любовь мою отвергла. Я бы их сам! Ни во грош мне их жизни! Шабаш – больше не могу! Тебя же, убивцу, – еще пара смертей не отяготит. А я свободно дыхну!
*
В Енисейске на почтовой станции Аким взял кортом шестерку рысистых лошадей, теплую кибитку. Проверил оси, смазал дегтем, просмотрел сочленения упряжи, прочность удил. Сказал конюху:
– Покорми впроголодь, чтобы лучше шли!
Уложил свою котомку в кибитку и ожидал, когда запрягут лошадей. Стоял, курил трубку, поглядывал на облучок, с которого придется вовремя сигануть, чтобы не слететь с кручи вместе с экипажем.
Конюх запряг лошадей, подошел к Акиму, приподнял кнутовищем съехавшую на глаза шапку:
– Слушай, лихач! Ты куда без форейтора? Жить надоело? Не видишь, кони не стоят на месте. Гарцуют. Застоялись в конюшне. Им простор нужен. Ты без форейтора их не удержишь. А там тракт петляет меж лесин да и вдоль круч идет дорога. Не дай бог, понесут – одни оси останутся. Хана – и тебе, и барам.
– А ты в глаза не лезь. Я тут накатал столько верст по Енисейской и Томской губерниям, что все мосты и все свороты в памяти. А форейтером, если хочешь, езжай со мной. Заплачу!
– Не могу! Я на службе. У меня на конюшне пятьдесят таких орлов. Они догляду требуют и сена. Сходи к станционному смотрителю. Может, найдет кучера, свободного от смены, – посоветовал конюх. – Я уж отвык от форейторской подседельной. Годы не те, задницу набивать. Ищи кого моложе, может, согласится.
– Я тебе за один гон заплачу столько, сколько ты в своей конюшне за месяц не получишь. Думай! Или задницу хранишь, или серебром звенишь!
– Ты, я смотрю, норовистый мужичишко! Старатель, что ли?
– Что, дед, рехнулся! Старатели только собираются в артели, чтобы в тайге золотишко мыть.
– Дак какого же ты рожна серебром позваниваешь? Хочешь, чтобы тебя по пути облапошили? Хотя старателей по осени в тайге выслеживают, когда они с деньгами оттуда возвращаются. Если трезвый идет, пулю в лоб получает. Если разгуляй в трактирах устраивают, то, проснувшись после запоя утром, ни копейки не находят в карманах. Варнаки все отбирают. Я пригляделся к тебе: и на старателя не схож, и на кучера. Тогда, небось, лакей. По роже вижу, при доме служишь. Эй, верзила! – крикнул он выходящему из конюшни ямщику – Не хочешь форейтором сходить до Есаульского?
– Десять серебром – и я сам задуваю! – остановился верзила. – А кто на четверне сидит?
– Вот он, заказчик! Говорит, когда-то кучерил в этих местах! – показал конюх на Акима.
Тот взглянул на верзилу.
– Какой из него форейтор? Он хребет лошади сломает! Пудов шесть – не меньше!
– Что говоришь! Он сухой, как шкелет. Это его тулуп возвышает. А сбрось овчину – не больше четырех пудов! – заступился конюх.
Верзила сбросил тулуп на проталину и оказался сухопарым мужичонкой.
– Лады! – ответил Аким. – Вот тебе задаток пять рублей, остальные – как до места доедем. А сейчас хозяев заберем на Купеческой.
Станционный смотритель вышел отправить экипаж. Осмотрел упряжь, оси и спицы колес.
– Чтобы все вернул в целости и исправности и ни одной лошади не угробил, – выговаривал он Акиму. Потом подошел к верзиле, сидящему на правой, подседельной лошади.
– А ну, дыхни, черт рыжебородый!
Всадник прикрылся варегой.
– Ты где успел хмеля хлебнуть? – взявши за узду лошадь, спросил смотритель.
– Не пил я сегодня! От вчерашнего дух не выветрился!
– Тебя надо к седлу привязать, чтобы по тракту не вываливался! – закричал смотритель. – Ну, нашел ты себе форейтора!
– Я уже пристегнулся к седлу! Спину держу прямо. Мне не привыкать в шестерике ходить. Птицей долетим до места!
– Ну с Богом, господа! – примирительно сказал смотритель и перекрестил экипаж.
Аким натянул вожжи. Лошади резво пошли по начинающей оттаивать днем земле. Подъехали к дому Киприяна. Аким вынес деревянные ящики с припасами. Верзила помог уложить все в кибитку. Из дома вышли Киприян Михайлович с Екатериной.
– Ой, как тепло! Смотри, снежок подтаивает! – воскликнула Екатерина.
– Тут весна начинается! Все-таки середина апреля. Сейчас в тайге хорошо! Безветрие, солнышко греет. Ты стоишь на опушке и вдыхаешь запах тайги. И в такие минуты душа поет, – сказал Киприян Михайлович.
– Мне всю жизнь хотелось пожить в тепле, походить в легкой одежде, косить сено и молотить цепами зерно. Это то, что я полюбила с детства. И еще – лошадей! А я половину жизни провела среди снега. Обидно.
– Не обижайся, Катюша! Вырастим детей и уедем с тобой в Енисейск, где ты исполнишь желания, возникшие в детстве, – заверил муж.
Подошли к экипажу.
– Это ты, Аким, размахнулся! Шестерку заказал! В копейку, наверное, кортом обошелся! – упрекнул хозяин.
– В копейку не в копейку, но лошадей выбрал лучших. По хорошему тракту за двое суток будем дома! – ответил за Акима верзила.
– А ты не вступайся за него! Деньги я плачу! – остановил верзилу Киприян Михайлович.
– Да ладно уж, Кипа, не гневайся на Акима! Старался мужик нам угодить, чтобы меньше в дороге трястись, – сказала Екатерина.
Открыли кибитку. На сиденьях лежали две подушечки.
– Вот за это молодец, Аким! Даже подушечки добыл, чтобы не так трясло, – похвалил Киприян Михайлович.
– На них можно сидеть и лежать, если сон сморит, – озвался на похвалу Аким.
Его теперь не тяготили упреки хозяев. Он проигрывал в голове картину скорой аварии, намечал, куда поставить левую ногу, чтобы успеть оттолкнуться и спрыгнуть, не попав под колеса кибитки, как резко дернуть вожжи влево, чтобы верзила не успел вывернуть вправо свою пару «Не успеет! Моя четверка налетит на первую пару и сомнет ее, летя с обрыва!» – мысленно успокаивал Аким себя.
Несется шестерка по тракту, скачут колеса по выбоинам, кидает из стороны в сторону кибитку Сидит Аким на облучке, оглядывается. Смотрит, не пристроился ли кто в хвост или не мчится навстречу. Внизу Енисей очерчен заберегами. Кто-то по заберегам ставит сети. «Проскочим дальше, может, там пустынно. Главное, без свидетелей. А верзилу, если что, сам в расход пущу!» – думал он и щупал нож за голенищем. Пролетели еще несколько верст. Аким привстал на облучке, окинул округу. Ни души! Щелкнул кнутом. Кони несутся, как прокаженные. Форейтор от скорости отпустил уздечку. Аким смекнул и потянул поводья влево. Кони сначала словно повисли в воздухе над обрывом, подняв высоко вверх оглоблю, а затем рухнули, ломая шеи и хребты, выворачивая ноги. Раздались треск, тяжелое падение лошадей и удары кувыркающейся кибитки. Столб снежной пыли поднялся над обрывом.
Испуганный Аким, охая, привстал с земли и, прихрамывая, подошел к краю. Долго стоял, пока осела пыль. Теперь он увидел разбросанные по склону трупы лошадей, похожие на ребра дуги разбитой кибитки, два колеса, лежащие у самой забереги.
– Где же хозяева? – спросил Аким сам у себя. – Может, вон за теми валунами, о которые разбилась кибитка?
Припадая на правую ногу, батрак спустился по косогору к воде, смахнул с шаровар грязь, умыл лицо, сел на прибрежный камень лицом к обрыву. Его начинало трясти. Он сразу не мог понять, то ли это сон, то ли это явь. Неужели совершилось, о чем он думал дни и ночи в течение последнего месяца? Неужели всесильна месть Петра, страшного человека? Он задал себе еще вопрос: а зачем он лишил жизни троих? Заплакал. Но в какой миг в ушах загремел голос Петра:
– Что раскис, как хлеб в молоке? Кандалы по тебе плачут! Одиночка по тебе стонет! Виселица по тебе сохнет! Поднимайся и иди завершай мою месть!
А вокруг гробовая тишина! Он прислушался к ней. Ни стонов, ни мольб, ни криков. Обрыв вмиг поглотил жизни людей и животных. Он встал, повинуясь голосу Петра, и покарабкался к двум огромным валунам, белеющим у покатого склона. Это, ударившись о них, разлетелась на части кибитка. Двигался на четвереньках. Добрался до торчащего из-под трупа лошади тела верзилы. Его глаза, выскочившие из орбит, застыли на скулах, словно яичные желтки на сковородке, а рядом с ними зияли пустотой глазницы. Он наклонился, вставил глаза на место и полез в карман верзилы. Вытащил свой задаток, его паспорт, подержал в руке:
