Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3
– Что же?
– Свободу.
– Я свободен?
– Да, вы свободны. Таков приказ короля.
Фуке взял себя в руки, чтобы, посмотрев в глаза Арамису, постараться понять его безмолвный ответ.
– Да, да – и вы можете принести благодарность за это господину ваннскому епископу, ибо ему, и только ему, вы обязаны переменой в решении короля.
– О! – воскликнул Фуке, скорее униженный этой услугой со стороны Арамиса, чем признательный за благоприятный исход своего дела.
– Монсеньор, – продолжал д’Артаньян, обращаясь к Арамису, – оказывая столь мощное покровительство господину Фуке, неужели вы ничего не сделаете и для меня?
– Все, что захотите, друг мой, – бесстрастно ответил епископ.
– Я хочу спросить вас об одной-единственной вещи и сочту себя полностью удовлетворенным вашим ответом. Каким образом сделались вы фаворитом его величества? Ведь вы виделись с королем не больше двух раз?
– От такого друга, как вы, ничего не скрывают, – с тонкой усмешкой проговорил Арамис.
– Если так, поделитесь с нами вашим секретом.
– Вы исходите из того, что я виделся с королем не больше двух раз, тогда как в действительности я видел его сотню раз, если не больше. Только мы умалчивали об этом, вот и все.
И, нисколько не заботясь о том, что от этого признания д’Артаньян стал пунцовым, Арамис повернулся к Фуке, не менее, чем мушкетер, пораженному словами прелата.
– Монсеньор, – сказал он, – король просил меня известить вас о том, что он ваш друг больше, чем когда-либо прежде, и что ваше прекрасное празднество, которое вы с такою щедростью устроили для него, тронуло его сердце.
Произнеся эту фразу, он так церемонно поклонился Фуке, что тот, неспособный разобраться в тончайшей дипломатической игре, проводимой епископом, замер на своем месте – безмолвный, оцепеневший, лишившийся дара соображения.
Д’Артаньян понял, что этим людям необходимо о чем-то поговорить с глазу на глаз, и собрался было уйти, подчиняясь требованиям учтивости, которая в таких случаях гонит человека к дверям, но его жгучее любопытство, подстрекаемое к тому же таким множеством тайн, посоветовало ему остаться.
Однако Арамис, повернувшись к нему, ласково произнес:
– Друг мой, ведь вы не забыли, не так ли, о распоряжении короля, отменяющем на сегодняшнее утро малый прием?
Эти слова были достаточно ясными. Мушкетер понял, чего от него хотят; он поклонился Фуке, затем, с оттенком иронического почтения, отвесил поклон Арамису и вышел.
Фуке, сгоравший от нетерпения в ожидании, когда же наступит этот момент, бросился к двери, запер ее и, возвратившись к Арамису, заговорил:
– Дорогой д’Эрбле, пришло, как кажется, время, когда я вправе рассчитывать, что услышу от вас объяснения по поводу происходящего. Говоря по правде, я ничего больше не понимаю.
– Сейчас все разъяснится, – сказал Арамис, усаживаясь и усаживая Фуке. – С чего начинать?
– Вот с чего: прежде всего почему король выпустил меня на свободу?
– Вам подобало бы скорее спросить, почему он велел взять вас под арест.
– Со времени ареста у меня было довольно времени, чтобы подумать об этом, и я пришел к выводу, что тут все дело в зависти. Мое празднество раздосадовало Кольбера, и он нашел кое-какие обвинения против меня, например, Бель-Иль?
– Нет, о Бель-Иле пока никаких разговоров не было.
– Тогда в чем же дело?
– Помните ли вы о расписках на тринадцать миллионов, которые были украдены у вас по распоряжению Мазарини?
– Да, конечно. Но что из этого?
– То, что вас объявили вором.
– Боже мой!
– Но это не все. Помните ли вы о письме, написанном вами мадемуазель Лавальер?
– Увы! Помню.
– Так вот: вас объявили предателем и соблазнителем.
– Но почему же в таком случае меня все же простили?
– Мы еще не дошли до сути. Мне хочется, чтобы вы поняли хорошенько существо дела. Заметьте себе следующее: король считает вас казнокрадом. О, мне отлично известно, что вы ничего не украли, но ведь король не видел расписок, и он не может не считать вас преступником.
– Простите, но я не вижу…
– Сейчас увидите. Король, прочитав к тому же ваше любовное послание к Лавальер и ознакомившись с предложениями, которые вы ей в нем сделали, не имеет ни малейшего основания испытывать какие-либо сомнения относительно ваших намерений насчет этой прелестницы, разве не так?
– Разумеется. Но ваш вывод?
– Я подхожу к его изложению. Король – ваш смертельный враг, неумолимый враг, враг навсегда.
– Согласен. Но разве я настолько могуществен, что он не решился, несмотря на всю свою ненависть, погубить меня любым из тех способов, которыми он может с удобством воспользоваться, поскольку проявленная мной слабость и свалившееся на меня несчастье дают ему право на них?
– Итак, мы с вами установили, – холодно продолжал Арамис, – что король никогда не помирится с вами.
– Но ведь он прощает меня.
– Неужели вы верите в это? – спросил епископ, меряя Фуке испытующим взглядом.
– Не веря в искренность его сердца, я не могу не верить самому факту.
Арамис едва заметно пожал плечами.
– Но почему же Людовик Четырнадцатый поручил вам известить меня о своем благоволении и благодарности? – удивился Фуке.
– Король не давал мне никаких поручений к вам.
– Никаких поручений… Но этот приказ? – сказал пораженный Фуке.
– Приказ? Да, да, вы правы, такой приказ существует.
Эти слова были произнесены таким странным тоном, что Фуке вздрогнул.
– Вы что-то скрываете от меня, я это вижу, – заметил суперинтендант финансов.
Арамис погладил подбородок своими холеными, поразительно белыми пальцами.
– Король посылает меня в изгнание? Говорите же!
– Не уподобляйтесь детишкам, разыскивающим в известной игре спрятанные предметы по колокольчику, который звенит или смолкает, когда они приближаются к этим предметам или, напротив, отходят от них.
– В таком случае говорите!
– Догадайтесь!
– Вы вселяете в меня страх.
– Ба! Это значит, что вы все еще не догадываетесь.
– Что же сказал король? Во имя нашей дружбы прошу вас ничего не утаивать от меня.
– Король ничего не сказал.
– Я умру от нетерпения, д’Эрбле. Вы убьете меня. Я все еще суперинтендант Франции?
– Да, и будете им, пока захотите.
– Но какую необыкновенную власть приобрели вы над волей его величества? Вы заставляете его исполнять ваши желания!
– Как будто.
– Но этому трудно поверить.
– Таково будет общее мнение.
– Д’Эрбле, во имя нашей близости, нашей дружбы, во имя всего, что для вас самое дорогое, скажите же мне, умоляю вас! Каким образом вам удалось войти в такое доверие к Людовику Четырнадцатому? Ведь он не любил вас, я знаю.
