Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона
Наполеон зло ударил ладонью по столу, за которым они сидели. Чашечки с остывшим чаем пугливо звякнули.
— Вы хотите сказать, что меня ждет вторая Испания? — Теперь Наполеон сам вскочил из-за стола. — Вы, чего доброго, накаркаете!
— В Испании, сир, правительство и король склонили перед вами головы. Лишь брошенные ими на произвол судьбы крестьяне и ремесленники взялись за ножи и мушкеты. — Лицо Коленкура ничем не выдавало волнения и боязни говорить правду, как бы она ни была горька. — Там, в России, народ будет заедино со своим государем. Император мне прямо сказал, что ни при каких условиях он не поддастся слабости, выражающейся в готовности подписать мир. Лучше, сказал он мне, я буду питаться одним картофелем где-нибудь в Сибири или стану императором Камчатки на другом конце России, но мир с Наполеоном не подпишу никогда, тем более в собственной столице, как поступали иные монархи.
Возникла пауза, в течение которой на лице императора сменилось несколько выражений — негодование, вызов, затем расслабленность и снова решимость.
— Это уже стратегия, совсем не похожая на упреждающий удар на Вислу, когда еще там нет в достаточном количестве моих войск, — задумчиво произнес Наполеон. — Значит, русские серьезно относятся к войне, если прорабатывают всевозможные варианты. На их месте я, несомненно, поступил бы именно таким образом. Полагаю, это делает им честь — они способны учиться. Однако, коли Александр не хочет позорного мира, тогда проще всего и вовсе не начинать, не так ли, герцог Виченцский?
— Тогда, сир, перво-наперво, как мне кажется, следовало бы объясниться, почему дивизии вашего величества в Данциге и на севере Пруссии, — сказал Коленкур.
— Ах, так! — снова вскочил на ноги император. — Значит, этот византиец все-таки намерен меня перехитрить. Я — отступаю за Рейн, он же — укрепляется на Двине и в Молдавии, а далее — Константинополь и Варшава? Нет, я его разгромлю на его же земле, как разгромил Австрию под Веной. А это, согласитесь, позор. Это — как обесчестить девку в ее же собственном доме.
Глаза герцога чуть опустились долу. Видно, не по душе пришлось сильное, но вульгарное сравнение великой державы с распятой во грехе девкой. Только не возразить он не смог. И в том же резком, как и сам император, тоне.
— Однако, вспомнив Австрию, сир, не забудьте вспомнить Ваграм. Даже после той блистательной вашей победы австрийцы сохранили свою армию. И вы, по собственному вашему признанию, должны были уже в силу этого обстоятельства пойти с нею на мировую.
Когда-то об этом они говорили с Чернышевым. Выходит, о разговоре стало известно Александру, который, намереваясь отступать, также думает о том, что сохранение армии — сохранение и собственного лица, и надежды на победу.
— Нет, он не глуп, этот человек, которого я называю византийцем, в его рассуждениях есть свой резон. А если так, почему бы с обеих сторон не отвести войска?
— Как мне кажется, именно это и устроило бы русского царя, — согласился Коленкур с высказыванием императора, в глубине души все же полагая, что сам он так никогда не поступит. — Да, сир, зачем за три сотни лье, говорил мне Александр, выдвигать французские полки?
— Опять ваш любимец принимается считать в чужом кармане? — вскипел Наполеон. — С некоторых пор я задаюсь загадкой: откуда русским известно о том, что происходит у меня в армии? Они, как мне кажется, знают о передвижении не только каждой моей дивизии или полка, но даже роты. И я подозреваю, кто этот человек — очень осведомленный и вездесущий. Он тот, кто пользуется неограниченным доверием российского императора и им же приставлен ко мне. А вы еще толкуете об ангельски чистом и святом Александре! Почему от вас, мой полномочный посол, почему от консула в Петербурге Лессепса не было и нет того, о чем постоянно сообщает русскому царю его флигель-адъютант Чернышев? Я вас, герцог, не раз просил: мне нужны точные данные о торговле, политике, войсках, слухах.
— В каждом моем отчете, как и положено послу любой державы, я стремился постоянно сообщать о состоянии дел в стране, в которой я аккредитован. Это — обязанности дипломата. Что же касается слухов…
— Я знаю: Лессепс оказался плохим французом. Белоручка! — перебил Наполеон Коленкура. — Он, видите ли, наотрез, как мне передавали, отказался склонять к доставлению полезных для нас сведений русских людей, допущенных к государственным секретам. О вас, герцог, я уже тем более не говорю… так вот, я отзываю Лессепса из России, лишая его всех привилегий за выслугу и беспорочную службу.
— Побойтесь Бога, сир! У Лессепса восемь детей, — только и сумел возразить Коленкур.
В первый день в Париже навестить следовало многих. А хотелось одну-единственную Адриенну. Но она все еще пребывала в ссылке.
Напоминать императору о его обещании посреди бурного разговора, который произошел, было, конечно, некстати.
Бросился к герцогу Ровиго. Савари успокоил: настроение императора изменится, и все обернется к лучшему. Он же со своей стороны вызвался непременно посодействовать возвращению той, по которой и теперь, по прошествии длительного времени, Коленкур продолжал тосковать.
Через несколько дней от того же Савари пришло сообщение: император приглашает вновь, на этот раз для решения судьбы Адриенны.
— Видите ли, герцог, — начал Наполеон, — дама вашего сердца сама создала обстоятельства, в которых неожиданно оказалась. Строптивость характера, капризность, нежелание выполнять те обязанности, которые на нее возлагались как на фрейлину двора. Теперь же, я полагаю, она смогла бы вернуться не только в Париж, но и к своему служебному долгу.
— В обмен на любезность вашего величества чем-то вас отблагодарить? — неожиданно вырвалось у Коленкура.
— Никаких благодарностей. Дело в том, что я устал объясняться с князем Куракиным по поводу его запросов в мое иностранное ведомство — думаю ли я восстанавливать Польшу. Какое мне дело до поляков, которые представляют легкомысленную нацию и не способны ни к какой самостоятельной роли? Уверьте его, май друг, в искренности моих заверений. Надеюсь, что ваш ответ успокоит и вашего друга императора Александра, от которого, как вы догадываетесь, исходит запрос.
Коленкур закусил губу: ловко подстроенная ловушка, равносильная бесчестию.
— Сир, я предпочел бы просить у вас о моей отставке, чем выступать в роли, которую вы только что мне предложили.
— Ага, выходит, так вы дорожите любовью к женщине, о которой мы только что вели речь? В таком случае для меня ее судьба и вовсе не представляет интереса. И вместе с тем, я все же полагаю, что вы образумитесь и перестанете ставить на одну доску интересы империи и ваши любовные увлечения!
