Инге Отт - Тайна рыцарей тамплиеров
Открытие Собора затянулось на несколько лет. Тут у короля лопнуло терпение, и он отправился со своей свитой, похожей на войско, в расположенный по соседству с Вьенном Лион. Ему нужно было всего лишь полдня, чтобы напасть оттуда на Вьенн. Чувствовал ли папа эту угрозу? Король послал к нему своих парламентеров.
Уполномоченные, представляющие церковную и светскую власть, на протяжении двенадцати дней торговались по поводу судьбы ордена тамплиеров. Решение о его уничтожении было скреплено печатью, поскольку папа к этому времени уже распределил между своими родственниками все имущество тамплиеров в провинциях Франш-Конте и Прованс, подобным же образом король распорядился львиной долей имущества тамплиеров на севере Франции.
Третьего апреля 1312 года произошло следующее: приговор, касающийся судьбы ордена тамплиеров, был оглашен в одной из церквей города Вьенна. В сиянии многочисленных свечей появился папа вместе с кардиналами. В церкви всех охватило предчувствие беды, когда папа поднялся к алтарю и начал свою речь.
— Не без горечи и душевной боли, — раздавался его дрожащий голос, — а также при отсутствии какого-либо юридического приговора, но только в силу нашей апостолической должности, исходя из заботы обо всех христианах и с согласия Собора, мы ликвидируем орден тамплиеров! Все имущество тамплиеров передается иоаннитам.
Довольный король со своей дружиной вернулся в Париж вместе с министром финансов он выдвинул следующие требования, касающиеся имущества тамплиеров:
тамплиеры должны ему 200 000 фунтов, то есть 5 000 000 золотых франков;
в 60 000 фунтов обошлось ему размещение обвиняемых в тюрьмах и пытки;
12 000 фунтов он дал тамплиерам на хранение, но эти деньги были растрачены орденом.
Иоаннитам во Франции, в конечном счете, были переданы разоренные административные области тамплиеров и их комтурии, а также жалкий остаток полей и лесов. В других же странах иоаннитам досталось от тамплиеров богатое наследство.
Спустя два года колокола Нотр-Дама зазвонили в неурочное время. Со всех улиц и переулков Парижа люди стекались к деревянному мосту, который вел к королевскому острову. Они столпились перед собором, где была сооружена трибуна. Стоявшие в первых рядах кричали напиравшим сзади то, что видели:
— Ведут! Ведут! Наконец-то мы узнаем всю правду об этом дьявольском ордене!
— Сегодня Великий магистр Жакоб де Молэ наконец-то признает вину ордена публично!
— Идолопоклонник! Тамплиерам не помогло поклонение золотой голове!
— Теперь четверых самых главных тамплиеров провели на эшафот, чтобы все их видели! Как жалко они выглядят!
— Слушайте, будет говорить сам Великий магистр! У него все еще сильный голос, и это после семи лет тюрьмы!
— Почему не признались в своих дьявольских штуках раньше! — воскликнул какой-то низкорослый человек и нервно захихикал, нарушив наступившую тишину.
— Тише! Слушайте, что он говорит!
Потрясенный Жакоб слушал голос человека, которого любил, как отца:
— В последние мгновения своей жизни я хочу открыть всю правду и опровергнуть ложь, ибо правда должна побеждать. Перед Небом и Землей я заявляю, что допускал высказывания против своего ордена лишь из страха перед пытками. Я считаю это преступлением, и за это преступление я заслужил смерть. Перед вездесущим Ликом Божьим я свидетельствую: орден тамплиеров невиновен, свидетельствую, хотя знаю: это свидетельство будет стоить мне жизни.
Тут на трибунах поднялась суматоха. Епископы и инквизиторы не считали нужным скрывать свою ярость. Зачем они дали возможность этому тамплиеру еще раз выступить перед народом? Из-за того, что у тамплиеров имелись такие друзья, которые утверждали, будто Великий магистр публично признает свою вину! Все еще раздавались голоса, называвшие Филиппа красивого расхитителем тамплиерского имущества и разрушавшие благородный образ короля в глазах европейского дворянства. Такие голоса необходимо было заглушить!
Епископ Парижский сделал знак палачу, отправив его к королю. Вскоре палач вернулся.
— Великого магистра стаскивают с эшафота! — кричали впереди стоящие. — Послушайте! Послушайте! Король приказал перенести сожжение Великого магистра на сегодняшний вечер!
— Горе нам, — раздался голос из толпы, — если прольется праведная кровь!
Потрясенные Жакоб и Эрек возвратились к Гофриду. Они должны были его кормить, заботиться о нем.
— Слушай, Гофрид… — то и дело начинали они, но, всхлипывая, умолкали, так как он ничего уже не понимал.
Наступил вечер. Жакоб и Эрек устремились к берегу Сены. На набережной в ожидании столпилось много народу. Мост, ведущий на королевский остров, был перегорожен. Королевский замок с Еврейской косой связывали узенькие мостки. Они заканчивались рядом с костром.
— Эй, — закричали какие-то люди, — вы, кажется, корабельщики? Не могли бы вы подвезти нас по реке чуть поближе, чтобы лучше было видно это представление? За хорошие деньги, разумеется!
— За хорошие деньги! — машинально повторил Жакоб. Его трясло.
Зазвонили колокола Нотр-Дама, двинулась вперед процессия инквизиторов. На балкон замка вышел король. Среди ликования толпы он стоял неподвижно, как статуя.
Палач привел Великого магистра.
По соседству с Жакобом и Эреком оказался человек с серьезным холодным лицом. Он не высказывался ни за тамплиеров, ни против них, а только наблюдал. Этот человек был историк Готфрид Парижский. Он запечатлел последние мгновения из жизни последнего Великого магистра:
«Как только Великий магистр увидел разгоревшийся костер, он без промедления разделся. Я сообщаю то, что сам видел: в одной нижней рубахе он шел к костру уверенными шагами и со спокойствием на лице. Ему хотели сковать руки, чтобы привязать к столбу, когда он взойдет на костер. Он же сердечно попросил:
— Господа, оставьте мои руки свободными, чтобы я мог их сложить, вознося последнюю молитву Господу моему. Настал миг, когда я должен умереть. Одному Господу известно, какая несправедливость здесь совершается! Вы же, господа, знайте, что те, кто преследовал нас здесь, на земле, подвергнутся мучениям из-за нас там, в потустороннем мире. Не имея ни малейшего сомнения в этом, я умираю. Поверните же меня теперь лицом к Деве Марии, которая родила Спасителя нашего. Она присутствовала при рождении нашего ордена и охраняла его чистоту.
Его повернули лицом к собору.
Покуда Жакоб де Молэ не ощущал пламени, он продолжал выступать в защиту своего ордена. Толпу обуяли ужас и изумление.
Смерть подступила к нему столь незаметно, что все сочли это чудом».
