Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
— Я? Я? — воскликнула Мари.
— В самом деле надо в ней сомневаться, чтобы так говорить.
Мари протянула ему руку.
Взяв в свои огромные ладони тонкую и нежную руку, Жан Уллье с грустью взглянул на девушку.
— Ах! Моя ласковая маленькая Мари, — сказал он, словно ей еще было лет десять от роду, — как не бывает дождя без туч, так и слезы не могут литься без причины! Помните тот день, когда много лет назад вы заплакали от огорчения после того, как Берта бросила в колодец ваши ракушки? А на следующий день, когда, прошагав за ночь пятнадцать льё, Жан Уллье принес вам с моря новые игрушки, слезы высохли на ваших прекрасных голубых глазах и вы улыбнулись.
— Да, мой добрый Жан Уллье, да, я ничего не забыла, — ответила Мари, и ей в эту минуту особенно захотелось излить свою душу.
— Да, — продолжил Жан Уллье, — я постарел, но мои добрые чувства к вам только окрепли. Мари, поделитесь со мной вашей бедой, а я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам; если же не найдется такого средства, я поплачу вместе с вами.
Мари знала, как ей будет трудно обмануть старого слугу дома: в своей любви к ней он обладал даром прорицателя. Немного помедлив с ответом, она покраснела, однако, не решаясь открыть истинную причину своих слез, попробовала их как-то объяснить.
— Мой бедный Жан, — ответила она, — я плачу потому, что эта война, возможно, унесет всех, кого я люблю.
Увы! Со вчерашнего вечера бедная Мари уже научилась обманывать.
Однако ее объяснение не обмануло Жана Уллье; покачав головой, он произнес с укором в голосе:
— Нет, моя маленькая Мари, вы плачете совсем по другой причине. Когда люди в возрасте маркиза и моем пребывают во власти несбыточных надежд и не видят в войне ничего, кроме победы, юные создания, как вы, не могут предвидеть того, что может произойти в случае поражения.
Однако Мари не сдавалась.
— Между тем уверяю тебя, Жан, что это именно так.
И девушка бросила на старого доброго слугу такой ласковый взгляд, перед каким, как ей было давно известно, он не мог устоять.
— Нет, нет, я вам говорю, что причина в другом! — повторил Жан Уллье, мрачнея на глазах.
— Так в чем же тогда дело? — спросила Мари.
— Что ж! — заметил старый егерь. — Так вы хотите, чтобы я сам вам открыл причину ваших слез? Вы этого хотите?
— Да, если сможешь!
— Хорошо, так вот, мне трудно об этом говорить, но мне тем не менее кажется, что причиной ваших слез является этот недоносок господин Мишель.
Лицо Мари стало белее занавесок на окнах за ее спиной, словно вся кровь прилила к ее сердцу.
— Жан, что ты хочешь этим сказать? — пробормотала девушка.
— По-моему, вы видели так же, как и я, что происходит; и вам это не менее неприятно, чем мне; однако, если меня, мужчину, это приводит в бешенство, то вас, девушку, это заставляет проливать слезы.
Почувствовав, как слова Жана Уллье бередят ее рану, Мари не смогла удержаться от рыданий.
— В конце концов тут нет ничего удивительного, — продолжал старый егерь, словно рассуждая сам с собой, — для этих мерзких недоумков, хотя они и называют вас Волчицей, вы всего-навсего женщина, к тому же замешенная на самых лучших и сладких дрожжах, какие никогда еще до сих пор не попадали в Божью квашню.
— По правде говоря, уверяю тебя, Жан, я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Напротив, моя маленькая Мари, вы меня прекрасно поняли. Да, вы же видели, как и я, что происходит… Да, Господи, кто же этого не видел?.. Надо быть слепцом: ведь она даже и не таится.
— Но, Жан, о ком же ты говоришь? Скажи мне наконец. Разве ты не понимаешь, что заставляешь меня мучиться неизвестностью?
— А о ком мне говорить, если не о мадемуазель Берте?
— О моей сестре?
— Да, о вашей сестре, что красуется рядом с этим молокососом и потащит теперь его за собой. А пока она привязала его к своей юбке, чтобы он не сбежал. И хвалится им, словно одержала победу, перед всеми, не заботясь о том, что про нее будут говорить люди, живущие в замке, и друзья господина маркиза, если не брать во внимание этого неприятного типа, нотариуса — тот уже спит и видит своими маленькими глазками, как он составляет брачный контракт.
— Ну, допустим, что так оно и есть на самом деле, — произнесла Мари, и смертельная бледность на ее лице уступила место яркому румянцу, а сердце бешено заколотилось в груди, словно желая вырваться на волю, — ну, допустим, что так оно и есть на самом деле, не понимаю, что тут плохого?
— Как что плохого? Но я чуть было не вспылил, когда увидел мадемуазель Суде… О! Умоляю вас, ни слова больше об этом!
— Нет, наоборот, мой добрый Жан Уллье, давай поговорим об этом! — настаивала Мари. — Что же такое делала Берта?
И девушка попыталась взглядом вызвать на откровение старого егеря.
— Я стал свидетелем того, как мадемуазель Берта де Суде повязывала белую ленту к руке господина Мишеля. Цвета Шаретта на руке сына того, кто… Ах, моя маленькая Мари, вы заставляете меня говорить больше, чем я бы хотел сказать! Ваш отец рассердился на меня из-за мадемуазель Берты!
— Мой отец! Так ты с ним говорил?
Мари замолчала.
— Конечно, — ответил Жан, истолковав по-своему вопрос девушки, — конечно, я с ним говорил.
— Когда же?
— Сегодня утром: вначале я передал ему письмо Малыша Пьера, затем я вручил ему список бойцов его отряда, готовых выступить вместе с нами. Я знаю, что список не такой уж длинный, как можно было ожидать, однако тот, кто делает то, что может, делает то, что должен. Знаете, что мне ответил ваш отец, когда я спросил, уверен ли он, что молодой человек на нашей стороне?
— Нет, — произнесла Мари.
— «Черт возьми, — сказал он, — ты так плохо провел набор в отряд, что я буду вынужден приставить к тебе помощника! Да, господин Мишель пополнит наши ряды, а если тебя это не устраивает, поговори с мадемуазель Бертой…»
— Он так тебе и сказал, мой бедный Жан?
— Да… Конечно, я поговорю с мадемуазель Бертой!
— Жан, дружище, будь поосторожнее!
— А почему я должен остерегаться?
— Я не хочу, чтобы ты расстроил Берту. Постарайся ее не обидеть! Видишь ли, она любит его, — еле слышно произнесла Мари.
— А! Так, значит, вы признаете, что она любит его? — воскликнул Жан Уллье.
— Я вынуждена это признать, — ответила Мари.
— И как это мадемуазель Берту угораздило влюбиться в куклу, которую повергнет на землю первый порыв ветра! — продолжал Жан Уллье. — Как можно изъявить желание сменить свое имя, одно из самых древних в стране, прославившее наш край и всех нас здесь живущих, на имя предателя и труса?!
