Шарль Монселе - Женщины-масонки
«Кто знает, не поставили ли сейчас и ему западню? – спросила себя Амелия.– А если он попадется в эту ловушку, чего только не потребует от меня Орден за мою вину?»
Эта мысль непрерывно мучила ее более часа.
Комната, в которой заперли Амелию, была, как мы уже сказали, на первом этаже. Окно, недавно забранное железной решеткой, выходило во внутренний двор. Обстановка была простая: у одной стены стоял книжный шкаф, на другой была коллекция оружия.
Эта коллекция оружия в доме, принадлежащем женщине, была явлением, столь необычным и столь многозначительным, что не могла не привлечь внимания Амелии.
При виде оружия у нее возникло страшное подозрение: действительно ли она в доме у женщины?
Но это подозрение исчезло, когда она вспомнила о том, сколь почтенной женщиной является госпожа Гильерми, да и другие женщины, составлявшие ее стражу.
Однако она внимательно рассмотрела всю коллекцию; оружие отличалось великолепной художественной работой.
Внезапно Амелия с удивлением остановилась, увидев герб: она сразу узнала герб семьи Тремеле.
На шпаге, которую она сняла со стены, действительно был шифр Иренея.
Это имя, внезапно возникшее у нее в памяти в таком месте и при таких обстоятельствах, вызвало у нее печальное воспоминание.
«Этого человека предназначила мне в супруги моя мать,– подумала Амелия.– Он был человеком нашего круга. С ним моя жизнь прошла бы спокойно и достойно, без любовного пыла, но и без угрызений совести. Я не подчинилась воле матери, и Бог наказал меня за это».
Вечер не принес Амелии свободы; в смежной комнате была спальня – там она и провела ночь. К ее услугам была камеристка, или, вернее, надзирательница.
На следующий день, часов в двенадцать утра, она услышала шаги.
В комнату вошли пять женщин.
Первая из них, казалось, была взволнована меньше других. Амелия узнала ее: это была Марианна.
Обе женщины обменялись долгим, пристальным взглядом.
– Сударыня! – заговорила Марианна.– Вы свободны.
Это решение было принято без долгих и серьезных размышлений. Доводы Филиппа Бейля, его намерения, его хорошо известная энергия – все это разрушило замыслы Марианны, ее план мести. Она должна была отступить перед интересами Ордена.
При этих неожиданных словах Амелия не двинулась с места, словно пребывая в нерешительности.
– Но если я свободна сегодня, то почему же я стала пленницей вчера?– спросила она.– Это освобождение удивляет меня не меньше, чем заточение.
– На это вам должна ответить ваша совесть,– заметила Марианна.
Амелия повернулась к другим женщинам, смотревшим на нее с выражением искренней грусти.
– Быть может, вы, сударыня, выскажетесь более определенно?– спросила Амелия.
– Вы предали наше общество,– прошептала госпожа Ферран.
– И вы полагаетесь на свидетельство этой дамы? – спросила Амелия, пренебрежительным кивком головы указывая на Марианну.
– Нет.
– Тогда где же доказательства обвинения?
– Здесь побывал ваш муж.
– Филипп!– с горечью воскликнула Амелия.
– Он произнес речь, и мы ее слышали.
– Этого не может быть!
– Сударыня, наша скорбь не уступает вашей.
– Это еще одна ловушка! Филипп ничего сказать не мог! Да и что, собственно, он мог бы сказать?
Марианна холодно улыбнулась.
– Почему же вы так волнуетесь, если вы невиновны? – спросила она.– Прекратите этот разговор… Вам возвращена свобода – почему же вы ею не воспользуетесь?
– Вы правы,– помолчав, ответила Амелия.– Я должна буду оправдаться перед Орденом.
И, обращаясь к Марианне, прибавила:
– Но до тех пор я должна поговорить с вами наедине, притом сию же минуту. Вы разрешите, сударыни? – обратилась она к другим женщинам.
– Наша роль окончена,– ответила графиня Дарсе, удаляясь вместе со своими молчаливыми подругами.
Убедившись в том, что они ушли, Амелия подошла к Марианне.
– Вам нужна жизнь Филиппа или моя жизнь? – спросила она.
– Мне ничья жизнь не нужна,– отвечала Марианна.
– Однако ваша ненависть должна выбрать или его, или меня. Я тоже устала беспрестанно встречать вас на своем пути. Ваша назойливость не имеет себе равных, и, когда я подумаю о том, что вы держали меня в плену здесь, у себя в доме, я нахожу, что ваша дерзость заслуживает самого сурового наказания.
Эти слова били Марианну, как удары хлыста.
– Покончим же с этим,– продолжала Амелия.– И прежде всего что касается Ордена женщин-масонок и моего предательства, то да будет вам известно, что не только я погибла – погибли и вы!
– Кто из нас нарушил клятву – вы или я?
– Я докажу, что вы являетесь соучастницей моего преступления. Я предъявлю анонимные письма, которые вы посылали Филиппу. Эти письма первыми возбудили у него подозрения и заставили его следить за моими выездами из дому. Я выследила, я узнала человека, который писал эти письма под вашу диктовку. Вы платили ему – я сделала его богатым. Он будет свидетельствовать против вас!
– Это выдумки! – прошипела Марианна, которая не смогла скрыть некоторого замешательства.
– Вы действительно актриса!– презрительно пожав плечами, сказала Амелия.– К каким жалким способам вы прибегали, какими жалкими способами вы не брезговали! Я удивляюсь, что, когда вы держали меня в руках, вам не пришла в голову мысль сделать так, чтобы я провалилась в какой-нибудь люк! Это было бы вполне достойно вас.
Марианна хотела что-то ответить, но молодая женщина продолжала; негодование придавало ей силы.
– Доселе никто и никогда не вызывал у меня ненависти, но мне кажется, что и в этом случае я вела бы себя не так, как вы, а главное, я вела бы себя достойнее. Даже ненависть может быть благородной. А вы и не подозревали об этом, правда ведь?… А знаете, вы недостойны любви Филиппа!
Эти слова окончательно добили Марианну. Губы ее побелели.
– Я… недостойна его любви? – пробормотала она, одновременно терзаемая гневом и скорбью.
– Да, недостойны,– повторила Амелия.
– Но… почему же?
– Потому что вы не сумели ни умереть у его ног, ни покарать его у своих ног!
Марианна опустила голову на грудь.
– Это правда,– произнесла она, словно разговаривая сама с собой.– Я стала жестокой, не сумев стать сильной. Откуда взялась у меня такая жестокость? Увы, она, конечно, возникла у меня в детстве. Слишком сильно меня мучили и били, чтобы это злое семя не запало мне в душу. В вашем кругу детей воспитывают иначе, не правда ли? А как, по-вашему, можем научиться отличать порок от добродетели мы? Выйдя из колыбели, мы можем научиться читать по складам только два слова: труд и жестокость. А потом, когда мы становимся злыми, люди удивляются и возмущаются; им не нравится, что в наших жилах временами начинает клокотать черная кровь наших отцов!… Весьма сожалею, сударыня, что я не окончила школы утонченной, возвышенной мести. Я мщу так, как могу и как умею. Я не примешиваю к моей мести моего самолюбия. И, следовательно, вопрос о том, достойна я или же недостойна любви вашего мужа, уж вы-то не можете решить никоим образом. Но чего я и в самом деле не заслуживаю, так это того, чтобы со мной обращались презрительно и подло, чтобы со мной обращались, как с рабыней. Дочь народа и дочь аристократии одинаково остро ощущают подобные оскорбления!
