Роберт Лоу - Белый ворон Одина
— Ты уверена? — выдавил я из себя.
Прозвучало это, конечно, глупо, и Торгунна устремила на меня презрительный взгляд своих темных глаз.
— Не будь дураком, ярл Орм, — отрезала она. — Даже в таких условиях, как здесь, любая женщина безошибочно почувствует, когда в ней зародилась новая жизнь. И вот еще что я хочу тебе сказать… В одну из ночей я заснула с куриным яйцом под мышкой, а поутру, как полагается, разбила его с тупого конца. Так вот, судя по виду канатика, это будет мальчик.
Некоторое время я сидел, молча разглядывая их с Квасиром. У меня появилось нехорошее чувство, будто мой побратим стакнулся со своей женой против меня. Один из увальней-славян — тот самый, который был не прочь полакомиться чужой ногой — проворчал себе под нос «яйцо», причем таким тоном, словно хотел поинтересоваться, где это Торгунна раздобыла подобное лакомство.
— Теперь тебе понятно наше беспокойство, Торговец? — заглянула мне в глаза Тордис.
Еще бы не понятно! И это понимание лишь усилило чувство стыда за сцену с Квельдульвом. Мне пришлось даже потрясти головой, чтобы стряхнуть с себя неприятные ощущения.
— Согласен, мой поступок выглядит необдуманным, — признал я, но тут же добавил: — Однако у меня были веские причины поступить таким образом. В конце концов, что сделано, то сделано. Глупо всю ночь напролет мучиться раздумьями. Наутро проснешься с больной головой, а ноша-то никуда не денется.
— Небось так твоя мачеха говаривала? — усмехнулся Рыжий Ньяль. — Думаю, они с моей бабкой были знакомы.
Сидевшие у костра встретили его слова смешками, людьми овладело легкое и доброе настроение. А я все никак не мог отвести глаз от Торгунны. Сидел, смотрел на нее и тихо дивился свершившемуся чуду. Я думал о новой жизни, зародившейся в столь ужасном месте, как эта степь. А еще я безуспешно пытался справиться со своими тревогами.
Мне и прежде-то было нелегко. Всю дорогу я изводил себя мыслями о женщинах и детях, волею судьбы оказавшихся под моей защитой. Теперь к этому бремени добавилась новая ноша: я сходил с ума от страха за жизнь крохотного существа, еще даже не успевшего сделать свой первый вздох.
15
Я стоял на серовато-коричневой спине огромного кита — она, подобно острову, возвышалась посреди замерзшего моря — и пытался хоть что-либо разглядеть в темной глубине его дыхала. До меня доносились далекие голоса Финна, Квасира и остальных побратимов. Стоя на берегу, они громко переговаривались и осыпали меня упреками за то, что я сразу не узнал этого места.
Мы пришли сюда, следуя все той же горестной тропой, оставленной дружиной Ламбиссона. Мы просто двигались вперед, время от времени натыкаясь на чьи-то останки — холодные, застывшие, с торчавшими вверх одеревеневшими конечностями. Большинство трупов были обезображены степными падальщиками — стаями волков, которые при нашем появлении неторопливо покидали место пиршества. Скорбно взирали мы на эти свидетельства зимней трагедии, разыгравшейся незадолго до нашего прибытия.
Дорогу нам прокладывал верный Морут. Он неутомимо шел вперед, время от времени останавливаясь, чтобы подождать отстающих, а заодно задать корм своему тощему мохнатому коньку. Кормил он его смесью резаной соломы и какого-то животного жира. Я восхищался талантами маленького хазарина — так же, как в свое время восхищался бедуинами, безошибочно находившими путь в бескрайней серкландской пустыне. Даже Финн вынужден был скупым кивком признать достоинства нашего проводника. Что касается Абрахама, этого хазарского иудея благородных кровей, им владели смешанные чувства. Я видел, как насмешка на его лице то и дело сменяется выражением безмерного облегчения.
Именно Морут привел нас к трупу великолепного золотого жеребца, бесформенной кучей валявшегося посреди снежных сугробов. Увы, схваченная изморозью шкура потеряла свой неподражаемый блеск и сейчас отливала безжизненным серебром. Приблизившись, мы спугнули стаю голодных тощих волков, которые предпочли не покидать свою добычу. Они так и разлеглись поодаль на мерзлой траве, скрестив лапы и положив на них перепачканные в крови морды. Неподвижные, словно каменные изваяния, они терпеливо ждали, когда мы удалимся и освободим им поле деятельности. Этих гончих Одина ожидала большая работа: вся степь была усеяна останками людей и животных, и над каждым замерзшим телом предстояло изрядно потрудиться.
— Какое бессмысленное расточительство! — горестно вздохнул Абрахам, и стоявшие рядом принялись вздыхать и качать головами в знак согласия.
Никому и в голову не пришло, что Абрахам сокрушается не о судьбе погибших людей, а горюет исключительно о павшем красавце-жеребце.
Зато Морут все понял и ответил презрительным фырканьем. Оказавшийся поблизости Владимир тут же полюбопытствовал, по какому поводу насмешничает хазарин.
Тот указал на останки некогда великолепного небесного скакуна, а затем кивнул в сторону собственного неказистого мохнатого конька.
— Оба они одной и той же туркменской породы, — пояснил Морут. — Но золотой жеребец чересчур хорош для здешних мест, вот и не выдержал. А мой коняка нарочно обучен для подобных переходов.
— И ты тоже занимаешься таким обучением? — поинтересовалась Торгунна.
Она стояла рядом и пристально разглядывала замороженные останки небесного скакуна. О, как мне знаком этот взгляд! Наши сестрички — Тордис и Торгунна — не уступали в сноровке степным падальщикам!
Остальные бродили по полю, усеянному окоченевшими трупами. Сначала они пытались подбирать наиболее ценное снаряжение. Однако сама природа позаботилась о том, чтобы пресечь все попытки мародерства. Оружие и латы настолько крепко примерзли к мертвым телам, что снять их не представлялось никакой возможности.
— Это очень непростое дело, — заговорил маленький хазарин, смешивая очередную порцию корма для коня. — И я бы сказал, убыточное. Около половины животных гибнет в ходе занятий. Уж вы мне поверьте… Я сам разводил лошадей, знаю, о чем толкую. Только владельцы больших табунов — для которых гибель десятка скакунов ничего не значит — могут такое себе позволить… Прежде всего надо выбрать подходящего жеребца в возрасте семи-восьми лет. Более молодые животные не годятся, даже пробовать бесполезно.
Для начала надо приучить коня к большим нагрузкам. Для этого к седлу прикрепляется мешок с землей или песком. Он весит примерно столько же, сколько наш средний всадник. Затем постепенно, на протяжении восьми дней, нагрузка удваивается. Это будет приблизительный вес вашего всадника-северянина в полном боевом облачении. Нагрузка растет, а ежедневная норма коня, наоборот, сокращается. С каждым днем ты даешь все меньше еды и, главное, воды. И при этом конь должен проходить рысью и шагом не менее шести-семи миль в день.
