Андрей Орлов - Харбинский экспресс
— И не воспротивились? — спросил Мирон Михайлович.
На этот вопрос, прямо сказать риторический, Грач позволил себе промолчать — только улыбнулся многозначительно.
Но полковник многозначительности не понял и снова спросил:
— Что, так прямо и пустились этакую гадость по избам выискивать?
— А что им противиться? — ответил Грач. — На тараканов охотиться — не с хунхузами воевать. Жалованье то же, а риску куда меньше. — И смиренно добавил: — Касательно последнего позволю заметить: более всего рисковал именно я.
— Это почему же?
— А ну как не сработало б? Вышел бы конфуз и провал. Да и скандалец изрядный. Тем более что я вас-то не успел в известность поставить.
На эти слова полковник Карвасаров только головой покачал.
Понятно, что «не успел» — в данном случае являлось только фигурой речи. На самом деле чиновник поручений Грач действовал в обход начальства специально. Тут явно был несложный расчет: ежели не выгорит — патрон ни при чем, так как пребывал не в курсе. Ну а коли получится — то и слава вся исполнителю. Хотя свою долю почестей (как минимум, а то и все) начальство обязательно оттяпает.
Ну да ладно, так уж заведено в нашем мире. По крайней мере будет чем отчитаться перед директором департамента. И тому, в свою очередь, — тоже.
Разговор этот происходил в кабинете полковника, в здании полицейского департамента Харбина, вскоре после известных событий в экспрессе «Трансконтиненталь». Сам Мирон Михайлович расположился за столом, а Грач пристроился сбоку, у приставного столика. На столике перед чиновником поручений Грачом лежала докладная записка, однако он в нее даже и не заглядывал — наизусть помнил.
Грач, хотя виду и не показывал, внутренне прямо светился от гордости. Карвасаров знал: такое случается с опытными и толковыми. Наступает момент, когда им начинает казаться, будто они могут все. И никакое начальство вовсе не требуется.
Поэтому Мирон Михайлович сказал:
— С тараканами воевать ты горазд, а с людьми, выходит, опростоволосился. Вон, филера Карпенку в поезде подстрелили, насмерть. Получается, по твоей милости погиб человек. Что скажешь?
Грач развел руками:
— Как прикажете, Мирон Михайлович, да только моей вины в том совсем нет. Это жандармские недоглядели-с. Нужно было все грамотно сделать. Купе осмотреть, да и не только проверить, а и сообразить насчет пассажиров: кто есть кто. У них, голубых мундиров, нюху розыскного совсем нет. Это ж надо: княжонку грузинскую — за курьершу принять! Даже слушать неловко.
— Нюху… — неласково усмехнулся полковник. — Вот что я тебе скажу: авантюрист ты, братец. Как есть авантюрист. Надо ж додуматься — тараканов под вагонный потолок запустить! Да на что ты только рассчитывал? Чаял, что они опий унюхают, так?
— Господь с вами! — воскликнул Грач, несколько сбитый с толку после нежданного реприманда. — Это даже обидно слышать-с. Известно, прусаки — не легавые, след не возьмут. У меня на них особый расчет имелся.
Сказал это он с некоторой горячностью и даже обидой. Наверное, из-за того и обозвал аборигенных тараканов прусаками, хотя последние против местных были попросту лилипутами. Да разве в размере дело! Тут ведь тонкость была, психологический этюд.
— Какой расчет?
— Я так полагал: сперва пустить по вагонам проверку, под видом железнодорожных работников. Вроде как незначительная техническая неисправность, требуется устранить. И в первую очередь классные пульманы осмотреть. Пройтись по купе, приглядеться. А если обнаружится подозрительное лицо — ну, тогда и задействовать этих шестиногих пленников. Меня на сию мысль подполковник Барсуков натолкнул.
— Леонтий Павлович?! — поразился Карвасаров. — Он рекомендовал этакую экстравагантность?
— Не впрямую, конечно. Косвенным образом. Растолковал насчет курьеров — что-де опий они обыкновенно прячут в купе, в тайниках. А обратно достают уж в самом конце пути. Тайник, стало быть, под обшивкой устроен, и так, что снаружи не догадаешься. Однако на обыск нам никто разрешения не даст, да и некогда. Вот тут я и подумал: надо заставить курьера забеспокоиться. Чтобы захотелось ему свой груз проверить вне всякой очередности — все ли в порядке? И, прошу прощения, тараканы для этой задачки подходили как нельзя лучше.
— Почему ж это?
— Так ведь они, маньчжурские, уж очень шумливые! Вам, вероятно, слышать не приходилось…
— Приходилось, — перебил его Карвасаров, — на земле живу.
— Тогда, предположим, запускаем этакую орду под обшивку. Они ж выход станут искать, верно? Оттого будет шорох, шуршание и вообще подозрительная возня. Обыкновенным пассажирам до этого дела нет — а вот курьер непременно насторожится. А потом и проверит, все ли в порядке. Это я потому так решил, что, по вашим же данным, выходило, будто курьер — беспременно женщина.
— Помню.
— Вот на том и строился замысел! Женщина — существо нервическое. И если что непонятное обнаружит, обязательно захочет дознаться до правды. В нашем случае сие означает следующее: курьер заглянет в тайник. Вот тут-то ее и поджидает сюрприз! — Грач откинулся на спинку стула и счастливо рассмеялся. Но, глянув на полковника, вновь передвинулся вперед и продолжил: — Представьте себе картину: открывает наша дамочка секретную крышку, а из-под нее — ворох усатых безбилетников! Какая тут устоит, какая не вскрикнет? Это уж просто железные нервы надо иметь. Опять же — неожиданность. Вскричит, думаю, точно. А наши розыскники — тут как тут!
Полковник поморщился.
— Гладко было на бумаге… — сказал он, — а на деле-то вышло иначе. Мы вот Карпенки лишились. Хороший был филер, я его знал.
— Издержки профессии.
— Издержки? А младшего сына самого Путилинского, известного миллионщика, тоже прикажешь на издержки списать? Ты, братец, даже не представляешь, что нас еще ожидает!
Грач сокрушенно покачал головой, но настоящего сочувствия в глазах его не было. Оно и понятно: тут не его епархия. Впрочем, Мирон Михайлович тоже это понимал прекраснейшим образом и насчет Путилинского продолжать не стал.
Теперь уже было известно, что миллионщик со своим сыном переправлял из столицы в Харбин часть активов. Иными словами, вез молодой человек с собой специальный баул, в котором было самоцветов без малого на полтора миллиона рублей. Вез без охраны, единолично. Видимо, по нынешнему времени, отец его рассудил, что, чем меньше людей будет посвящено в экспедицию, тем лучше. И все бы так и случилось, да подвело его сына бражничанье. Точно сказать уже невозможно, но, должно быть, принял молодой Путилинский филера с револьвером в руке за вооруженного налетчика. Потому и начал палить.
