Ольга Елисеева - Наследник Тавриды
Павел Дмитриевич тоже обошел стол и остановился возле Воронцова.
— Все, что вы говорите, для меня очень больно. Я много думал, Мишель. И вот к каким выводам пришел. Мы не можем не желать того, чего желаем. По воспитанию, образованию, просто из чувства долга и сострадания к людям. Но всего этого гораздо труднее достичь, чем кажется нашим карбонариям. Мне страшно разрушать. Им — нет. Вот разница.
Михаил Семенович повертел в руках кий, но так и не подошел к борту.
— Россия — не та страна, где изменения можно производить посредством пороха.
— Вы хотите сказать об этом государю? — Губы Павла Дмитриевича сложились в саркастическую складку. — Он и сам наговорит вам умных, правильных слов. Кажется, я переел его любезностей, пока служил флигель-адъютантом.
— А как вы собираетесь поступить, если ваши же подчиненные — Волконский и Пестель — придут вас арестовывать, чтобы взбунтовать армию?
— Постараюсь им воспротивиться. — Хозяин дома вернулся к столу и послал шар через все поле.
— Не предупреждая государя?
— Он знает. И, поверьте мне, не бездействует. Просто мы не осведомлены о его шагах.
Петербург — Таганрог.
День отъезда император провел мирно. Посетил могилы дочерей в Александро-Невской лавре, а затем отстоял ночной молебен. По его желанию никто из свиты не присутствовал. Он хотел войти и выйти из монастыря частным человеком. Отцом умерших детей, мужем больной женщины, усталым чиновником, после 25 лет службы решившим наконец подать в отставку. Стоя на богослужении, государь сутулился и щурил глаза. В храме неприлично было использовать лорнет, а без него дальше вытянутой руки Александр не видел. Оттого и шаг его, прежде такой стремительный, стал скуп и как бы неуверен, точно император вперед ощупывал сапогом твердь земную, а уж потом наступал со всей силой.
Горело много свечей. Было душно. Пахло ладаном и вспотевшими спинами монахов. После службы Александр попросил проводить его в келью схимника Алексия. Старец жил в обнимку с собственным гробом, не утратив при этом природного благодушия.
— Не бойся, — сказал он государю. — Это мягкое ложе. В нем все мы уснем и будем спать крепко.
В словах отшельника императору почудилось предсказание, и он застыл у двери, ожидая дальнейшего. Алексий лишь покачал головой.
— Государь, я человек старый, мне нечего страшиться. До великой чумы в Москве нравы были чище. Люди боялись Бога. Когда пришел Бонапарт, все снова кинулись молиться и немножко исправились. А как победили, забыли о Церкви. Ты, царь наш, должен смотреть за своим народом. В том твой крест.
Александру показалось, что схимник видит его насквозь. Он попросил у Алексия благословения на дорогу и вышел. В предрассветной тишине карета миновала пригороды. За заставой император приказал кучеру остановиться и, встав, долго смотрел на город. «Я, как жена Лота», — думал он. Высоко в еще темном небе двигалась комета. Последний раз такую видели над Россией в двенадцатом году, и ничего доброго она не предвещала.
— Заметил? — окликнул государь кучера.
— Жуть! — кивнул старина Байков, возивший императора уже не первый десяток лет.
— Это к бедствиям и горести. Так Богу угодно.
Александр перекрестился. Снова сел, и карета помчалась по утреннему тракту. Путь был немалый — 85 станций, тысяча девятьсот верст. Государь ел и спал в карете, лишь ненадолго останавливаясь, пока перепрягали лошадей. Казалось, скорость должна развеять меланхолию, овладевшую душой, но, вопреки всему, золотые просторы ранней осени еще больше усилили тоску. Император был задумчив и тверд. Через две недели, 13 сентября, он прибыл в Таганрог.
Крохотный городишко, теплый, по-южному пыльный, не заключавший в себе ничего примечательного. Весь как на ладони. Появление любого постороннего лица тотчас было бы замечено. Это обнадежило Александра, у которого имелись сведения о попытках заговорщиков подослать к нему убийц. Имена последних также были известны: Якушкин, Якубович, Артамон Муравьев, Поджио, Каховский, Кюхельбекер, Вадковский… Всех ли он знал? Неважно.
Особняк императору тоже понравился. Одноэтажный. Десять комнат. Окна в сад. Чего же лучше? Александр следил за тем, как расставляли мебель, сам вбивал гвозди для картин и прокладывал в запущенном саду новые дорожки. К приезду Елизаветы все должно быть готово. Ему хотелось, чтобы временная обитель превратилась для них в дом в полном смысле слова. Лиз уходила, и ему под силу скрасить ее последние дни. Как он виноват перед ней! Скольким ей обязан!
Что было причиной их разрыва? Его подозрительность? Ее популярность? Когда августейший муж заметил, что молодая, добрая и приветливая императрица вызывает у подданных волну энтузиазма, он сразу же отодвинулся от нее. Построил стену. Мало ли в России правило цариц, перешагнувших через головы законных государей? Всю оставшуюся жизнь Лиз посвятила немому доказательству: она не виновата. Далекая от всего, по своей воле скрывшаяся в тень и даже ставшая тенью. У нее не было влияния. Как почти не было ее самой.
Теперь она умирала. И его долг — не испортить хотя бы последние месяцы. С дороги государь писал жене короткие ласковые записки. Осматривал приготовленные для нее комнаты на станциях и сразу же уезжал. Елизавета Алексеевна пребыла 23 сентября. Погода стояла теплая, без изнуряющей жары. Желтый купеческий дом с низкими потолками и изразцовыми печками ей понравился. Несколько человек свиты — доктора, две фрейлины — поселились по соседству. Императорская семья впервые за долгие годы осталась сама по себе.
Немного музыки, немного прогулок в коляске к берегу моря. Супруги не раздражали друг друга. Зная малейшие привычки, они понимали желания не то что с полуслова — с полужеста. Когда нужно, Лиз исчезала. Когда у мужа появлялась свободная минута — возникала в дверях, хотя за ней никто не посылал. Они снова подружились, как подружились детьми более тридцати лет назад. И удивительно ли, что взаимная нежность совсем случайно, совсем ненамеренно перетекла во взаимную близость? Медовый месяц на краю могилы. Такое могло случиться только с ними!
Октябрь 1825 года. Таганрог — Крым.
Пока из Петербурга не поступало никаких вестей, государь оставался на месте. Выжидал. Елизавета Алексеевна опасалась его отъезда. Ее здоровье пошло на поправку. Что можно было приписать не только теплому климату, но и успокоившимся нервам. А скорее — робкому счастью, в которое она опасалась поверить и все думала, что муж с ней понарошку.
— Как скоро вы намерены отбыть в столицу? — спросила императрица, подняв с дорожки красный листок тиса. — Мне очень важно это знать и приготовить себя к мысли о расставании.
