Эльвира Барякина - Аргентинец
— Вот ты, Осип, считаешь, что общество поделено на классы, которые обязательно должны бороться друг с другом, — говорил Клим. — Что-то я не разберу, а кто я с классовой точки зрения? Происхождение у меня дворянское, а биография — самая что ни на есть босяцкая. С кем мне положено воевать?
— Ты деклассированный элемент, — наставлял его Осип. — То есть тип, болтающийся между небом и землей. Ты вникни в суть, напряги мозги: без классовой борьбы нам никак не обойтись! Одни живут своим собственным трудом, другие — чужим, и эту эксплуатацию надо прекратить.
— А я не против, чтобы меня эксплуатировали, — пожимал Клим плечами. — Если издатель хорошо мне платит и не лезет в мою жизнь, с какой стати мне с ним бороться? Вдруг еще выиграю — кто мне гонорары будет начислять?
— Ты сам будешь хозяином результатов своего труда и сам станешь ими распоряжаться.
— А если я не хочу? Если мне удобнее написать статью и продать ее эксплуататорам?
— Тю! — плевался Осип. — Что ты все на себя сводишь?!
— Ну давай о тебе поговорим… К какому классу ты принадлежишь?
— К рабочим, к кому же еще?
— Ничего подобного: ты с четырнадцатого года не работаешь в цеху. Ты чиновник — один в один как мой папенька: на службе стараешься, с врагами государства — по всей строгости…
Осип хохотал — настолько забавным ему казалось сравнение с губернским прокурором.
Клим делал невинные глаза:
— А что ты смеешься? Кто рабочих гоняет в хвост и в гриву? Кто ничего не производит, кроме бумажек?
— Но я же не присваиваю результаты их труда!
— А откуда берется твой партийный паек? Хм, может, это ты эксплуататор и есть?
Кровь бросалась в лицо Осипу.
— Но-но! Ты ври, да не завирайся!
— Вот и папенька так же говорил.
И все-таки Осипу удалось переманить Клима на свою сторону: тот сам вызвался поехать на фронт.
План насчет агитационного вагона привел Осипа в восторг: Клим действительно мог бы зажигать бойцов, внушать им, что правда на их стороне и победа не за горами.
Перед тем как разрешить формирование летучки, начальник военкомата вызвал Осипа:
— Петрович, ты уверен в нем? Аргентина не признала Советы. Может, твой Рогов шпион или диверсант? Мы отправим его в прифронтовую полосу, а он вредить начнет…
— У него баба здесь остается, — отозвался Осип. — Так что вредить ему не с руки. Это наш человек, я за него ручаюсь.
— Ну смотри…
6
Осип перехватил Клима после лекции:
— Слышь, я все устроил: собирай свою команду — отправляетесь сегодня в девять вечера.
— Куда?
— Белые прорвали оборону в районе Курска. Моральный дух никуда не годится, войска бегут, так что Политуправление нуждается в агитационных резервах. Летучку придется оставить здесь, но ничего, вам дадут купе, а на месте найдете себе какой-нибудь транспорт. — Он передал Климу бумагу: — Держи направление. В ЧК я позвонил, там девки будут до шести в канцелярии сидеть. Принеси им трудовые книжки своих людей — они выдадут разрешения на выезд. В Курске вас ждут.
Клим побледнел:
— А ты?
— Я тоже на фронт еду, но не с вами — у меня поезд через два часа. — Осип стиснул его ладонь: — Не предавай нашу революцию! Будешь разговаривать с солдатами, напоминай им постоянно, что Красная армия непобедима, что если белые скинут нас, то восстановят царизм и вернут помещиков, а рабочих накажут за бунт. Пусть помнят, что мы все-таки создали первое в мире рабоче-крестьянское государство…
7
Осип заглянул к Любочке в столовую:
— Иди сюда — потолковать надо.
Она вышла в коридор, держа в руках кофемолку:
— А мы раздобыли настоящий кофе! Понюхай.
Осип покорно вдохнул кофейный аромат, нечаянно дунул, и черно-коричневый порошок измазал Любочкино платье.
— Прости, ради бога… — сконфузился Осип.
Она стряхнула с себя кофейную крошку:
— Ничего. Мы теперь богатые — мне десять фунтов этого добра привезли. Я тебя сейчас угощу.
Осип покачал головой, взял ее за руку:
— У меня просьба, обещай, что выполнишь. Мишка, сын мой… и родители… ты проведай их, сделай что надо: хлеба дай… может, денег…
Любочка смотрела на него, сдвинув брови.
— Что ты задумал?
— Я ухожу на фронт.
— Когда?!
— Сейчас.
8
Любочка побежала домой как была — прямо с кофемолкой. Слезы текли по щекам, сердце колотилось. Упасть бы сейчас посреди дороги и умереть… Она то ругала Осипа последними словами, то вспоминала, как он крепко обнял ее на прощание:
— Не поминай лихом, Любовь Антоновна. Ты пиши мне… Я ждать буду.
Что она ему наговорила? Что-то страшное: что он разлюбил ее, что он готов сбежать от нее под пули… И пусть катится к дьяволу, если желает…
На ее крики сбежалась вся кухня. Осип смотрел на Любочку, страдая:
— Ты должна понять: нельзя в такое время думать только о себе!
Она-то как раз думала не о себе, а о ребенке, который наверняка останется сиротой. Осип не вернется — Любочка знала это наверняка.
На крыльце теремка она столкнулась с Саблиным: он был сам на себя не похож в солдатской шинели и с заплечным мешком.
— Ты куда собрался?
Саблин явно не ожидал встретить ее. Он приподнял фуражку:
— Я уезжаю на фронт, Любовь Антоновна…
Она отступила на шаг и больно ударилась о перила.
— Да вы что, с ума все посходили?! Тебе же нельзя, ты…
Она не успел договорить — калитка скрипнула, и во двор влетели Нина и Клим.
— Варфоломей Иванович, ступайте, мы сейчас вас догоним.
Любочка потерянно переводила взгляд с одного лица на другое:
— Объясните, что происходит!
Клим мягко взял ее за плечо:
— Пойдем…
Они вошли в дом, потом в ее залитую вечерним солнцем комнату. Любочка поставила кофемолку на стол, где были разложены недошитые пеленки.
— Нинина трудовая книжка у тебя? — спросил Клим.
— Да.
— Она лежит в конторе столовой?
— Нет, здесь. — Любочка показала на сейф, в котором некогда хранились бумаги, оставленные Климу в наследство. — Столовые часто грабят, поэтому я на всякий случай…
— Отдай мне ее, пожалуйста! — в нетерпении воскликнула Нина.
Любочка в упор посмотрела на нее. Жалобная, ненатуральная улыбка кривила Нинины губы, по горлу то и дело проносилась судорога.
— Ты что, уволиться решила?
— Нет… То есть…
Ярость захлестнула Любочку:
— Я ничего вам не дам, если вы не объяснитесь!
