Саймон Скэрроу - Орел и Волки
Макрон опустил голову, досадуя на то, что его друга выставили простофилей.
— Но, командир, что, если все-таки он сказал правду? — упорствовал Катон. — Мы окажемся в западне. Нас изрубят в куски. Верику убьют, Тинкоммий взойдет на трон, и атребаты переметнутся к врагу.
Веспасиан одарил его ледяным взглядом.
— Командиру легиона не пристало руководствоваться истерическими догадками. Мне нужны доказательства.
Он присмотрелся к обоим центурионам.
— Ваши люди измучены, мои тоже, но вы оба нуждаетесь в отдыхе более чем кто-либо. Отправляйтесь-ка спать, и немедленно. Это приказ.
Веспасиан недвусмысленно давал понять, что дебаты закончены, ибо он принял решение и пересматривать его не собирался. Однако, в то время как Макрон, отсалютовав, повернулся и зашагал прочь, Катон предпринял еще одну попытку:
— Командир, ценой нынешнего сна может оказаться завтрашнее поражение и гибель.
Веспасиан, сам не спавший уже двое суток, озлился.
— Центурион, — рявкнул он, — не твое дело совать во все нос! — Он грозно вскинул вверх палец: — Еще одно слово, и ты будешь разжалован в рядовые. А сейчас убирайся!
Катон отсалютовал, четко повернулся на каблуках и, догнав Макрона, устало побрел с ним к площадке, где расположились их люди. В большинстве своем они уже спали, завернувшись в плащи и подложив под головы руки.
— Не очень умно с твоей стороны, — заметил Макрон.
— Ты же слышал Тинкоммия… Почему ты меня не поддержал?
Макрон глубоко вздохнул, чтобы подавить раздражение.
— Слушай, когда легат принимает решение, ему не перечат.
— Почему?
— Да потому, на хрен, что не перечат! Дошло?
— Отвечу тебе завтра, в это же время.
Катон опустился на землю возле громко храпевшего Мандракса и привалился к древку штандарта, надежно вбитому в грунт. Макрон молча зашагал туда, где вповалку спала кучка легионеров. Это было все, что осталось от его собственного подразделения. За миг до того, как он лег на бок и провалился в сон, ему вдруг вспомнилось, с каким радостным ликованием в голосе Тинкоммий сообщал защитникам Каллевы о скором прибытии Каратака. Кто знает, может, туземный принц и не врал?
«В любом случае, — решил центурион, — это скоро выяснится. Нечего гадать, утро вечера мудренее».
Спустя несколько мгновений к общему хору посапываний и стонов присоединился его мощный храп.
— Эй ты, вставай!
Кадминий пнул сапогом фигуру, скрючившуюся в темном, самом удаленном от царских покоев углу зала для пиршеств. Уже стемнело, и, несмотря на потрескивания нескольких укрепленных в держателях факелов, помещение тонуло во мраке. От второго пинка Тинкоммий увернулся, и тогда начальник стражи подтянул к себе наброшенную на шею узника веревку.
— Дерьмо! — выругался Тинкоммий, вскидывая связанные руки к горлу. — Больно!
— Жаль, что ты не проживешь столько, чтобы привыкнуть к этому, — усмехнулся Кадминий. — А ну вставай. Царь желает поговорить с тобой, думаю, напоследок.
На веревке, словно собаку, начальник стражи потащил принца атребатов через зал мимо валявшихся на полу раненых воинов. Один боец с замотанной рваным куском полотна головой попытался привстать на локте и плюнуть в предателя, однако он был слишком слаб, и плевок упал ему же на грудь.
Тинкоммий остановился и рассмеялся:
— Как ты жалок! Это римляне сделали тебя таким? Конечно они, раз это все, что ты можешь.
Когда принц заговорил, Кадминий умерил шаг, но теперь опять грубо дернул веревку.
— Идем, красавчик. Не зли меня.
Когда петля сдавила Тинкоммию горло, люди в зале злобно захохотали и разразились проклятиями в адрес изменника. Принц нервно сглотнул и закашлялся, потом сдавленно прохрипел на ходу:
— Смейтесь… пока еще можете… рабы чужеземцев!
Кадминий, нигде больше не задерживаясь, добрался до входа в покои Верики и втащил узника внутрь. Царь, бледный, с совершенно обескровленными ввалившимися щеками, выпрямился на постели и жестом велел начальнику стражи подвести племянника ближе. Рядом с царской кроватью на табуретах сидели легат и трибун, а за ними маячил крепко сколоченный, коренастый центурион с суровым лицом. Верика попытался повернуть голову, но сил не хватило, и на племянника, брошенного к постели, он посмотрел, склонив ее набок.
— Почему, Тинкоммий? — спросил Верика на родном языке. — Почему ты предал меня?
Ответ у Тинкоммия был готов и прозвучал немедленно:
— Я предал тебя, государь, потому что ты предал свой народ.
— Нет, мальчишка… я спас его. Спас от уничтожения.
— Чтобы сделать наших людей рабами твоих приятелей? — горько рассмеялся принц. — Хорошенько спасение. По мне, так лучше умереть стоя, чем…
— Молчи! — оборвал его Верика. — Я вдоволь наслышался ерунды, что бесконечно готовы молоть юные сумасброды.
— Ерунды? Я бы назвал это высокими устремлениями.
— Что это такое, высокие устремления? — насмешливо вопросил Верика. — Они лишь ослепляют людей, не давая увидеть, что за ужасы за ними таятся? Скажи, скольким тысячам наших с тобой соплеменников надлежит сложить головы за твои устремления?
— Мои устремления? Старик, ты хоть понимаешь, что они смотрят на все точно так же, как я?
— Они? Кто они?
— Атребаты. Ты не веришь мне? Ладно, спроси у них сам. Или давай мы оба к ним обратимся и выясним, что они думают.
— Нет, — отозвался со слабой улыбкой Верика. — Ты сам знаешь, что это теперь невозможно. К тому же… доводы старика вряд ли кому-то покажутся более убедительными, чем слова пылкого юноши. Ведь люди жаждут, чтобы чьи-то красиво очерченные уста поманили их в страну грез. Да, твой голос прозвучал бы громко и четко. Мир предстал бы им простым и ясным. Слишком простым. Как мог бы я, отягощенный знанием, каков он на деле, состязаться с тобой? Ты предложил бы им сияющую, но недосягаемую мечту. А я противопоставил бы этому лишь неприглядную истину.
— Трус! Какой тогда смысл во всем этом разговоре? Почему бы тебе просто не убить меня прямо сейчас? Или ты… — В голосе Тинкоммия вдруг прозвучала нотка надежды.
— Тинкоммий, ты умрешь, — печально произнес Верика. — Мне просто хотелось помочь тебе что-то понять… Ведь я всегда относился к тебе как к сыну и… и… отдал бы все за возможность забыть о твоем преступлении и обойтись без твоей казни.
— Совет не посмеет меня казнить! — вскричал Тинкоммий.
— Ты не оставил мне выбора, — промолвил, отворачиваясь, Верика и совсем уже тихо пробормотал: — Мне так жаль… так жаль… Кадминий, отдай его римлянам.
Тинкоммий воззрился на легата с трибуном, потом на стоявшего за их спинами сурового центуриона и в ужасе бросился к постели царя:
