Анна Антоновская - Ходи невредимым!
– Тоже такое и я подумал, – усмехнулся Ломкаца, – многие князья гордость показывают, но никто не может стать Великим Моурави.
– Я другое скажу: бог тоже не прав. Если оленя выбрал, должен был серну рядом поставить, а если непременно буйвола хотел, почему черепаху не вспомнил?
– Может, очень занят был. Как раз еще две земли создавал… – Моле оглядел лес, темнеющий краешек неба, перевел взгляд на сидящих и, убедившись, что ничто не помешает рассказу, степенно продолжал: – Когда мальчиком был, в гости к отцу приехал кахетинец: голова гладкая, усы до пояса, а пояс – как обруч от колеса арбы. Пока благословлял дом хозяина, много народу стеклось услышать, что делается в Кахети. Только на что гостю Кахети? Надоела, как волки – оленю, как быку – гумно. И такое сказал: "Вот, люди, кроме нашей земли, бог создал еще две земли. Одна – дай бог ей здоровья – выше нас, а другая – дай сатана ей счастья – ниже. Нашу землю бог больше любит, в золотом облаке посередине поместил, потому и пояс носим посередине, а кто над нами – на груди или на шее пояс носят, а кто ниже нас – на бедрах носят… Может, не очень удобно, зато привыкли… Когда бог сотворил нашу землю, решил, что без навеса плохо будет, тогда и стал натягивать над землей небо, но сколько ни тянул – не хватало; туда-сюда, а часть земли без навеса. Что делать?.. «Как что делать?! – вскрикнул сатана. – Уступи мне немного власти, я научу!» «Без тебя обойдусь, – засмеялся бог, – ты свое место знай!» Все же сатана такое подумал: «Все равно богу без моей помощи трудно будет». И стал плести из крепкой травы сетку, чтобы бог смог дотянуть голубой навес. «Э, э! – подумал бог. – Ты хочешь насильно навязать мне помощь?» – И спешно создал мышей, которые сразу перегрызли сетку. Тогда сатана вздохнул и смиренно сказал: «Вижу, бог, ты сильнее меня, даром дам совет». – «Что ж, сатана, раз ты показал мне смирение, я тоже к тебе доброе сердце стану держать и удобное жилище тебе устрою: все углы будут серой пахнуть, вместо ковров – змеиные кожи расстелю… Только… может, обманываешь, сатана?» – «Пусть рыба лягушку обманывает, как раз вчера созданы тобою! О бог, доверься мне хоть раз!» – «Что ж, говори». – «О бог всесильный, обними землю твоими мощными руками и дави, пока не уместится под небом». Бог тут же стал сжимать землю и не отпускал, пока не подогнал ее под края неба. Но, оглянувшись, страшно удивился: что это? Вместо ровной земли – горы, ущелья, долины, скалы, пещеры, пропасти… Хотел рассердиться, но вдруг улыбнулся, от улыбки бога к земле солнце склонилось, и так красиво лучи, зеленые, желтые, синие, розовые, осветили всю неровную землю, что бог растроганно крикнул сатане: «Очень красиво придумал! Живи, сатана, где хочешь, твой ум везде пригодится! А серу и ковры из змеиных кож с собой возьми!..» Вот, люди, почему, сколько бога ни просим изгнать сатану, не слушает наши молитвы: раз слово дал, не может нарушить.
– И хорошо делает, – внушительно сказал Гамбар, который так слился с камнем, что сам стал невидимым. – Если бог начнет нарушать слово, то люди совсем с ума сойдут.
– Правда, правда! Разве хорошо бы было, если б не приехали в Ничбисский лес, хотя гонцам из Носте слово дали?
– Все же спасибо сатане: страшно подумать, вдруг пришлось бы на гладкой земле жить.
– Еще то скажи – под половиной навеса.
– А под другой половиной что было? Старейшие обернулись, к Моле и с настойчивостью вопрошали:
– Что было? Отвечай: мор? пир? Эласа, меласа?[6]
Смущенно поглядев на небо, ахалубанец нерешительно сказал:
– Не знаю, почему тогда не спросили кахетинца, – может, потому, что у него голова на тыкву походила; но, думаю, под другой половиной ничего не было.
Засмеялись старейшие. Хосиа порывисто вскочил, переметнулся на верхний камень, тренькнул, подражая черноголовой сойке, и уже хотел высказать свое мнение о кахетинце, который, очевидно, приехал в гости из страны Дидари (мифической страны лгунов), но под обрывом в сумраке послышался торопливый цокот, и выборные бросились навстречу уже виднеющимся всадникам.
Приятно польстила крестьянам пышность наряда посланцев Моурави. Сияя праздничными куладжами и оружием, Даутбек и Димитрий, соскочив с коней, сперва низко поклонились выборным, потом громко приветствовали: «Победа старейшим!» В ответ также послышалось радостное: «Победа азнаурам!» Десять дружинников, сопровождавших «барсов», тоже спешились и низко склонились перед выборными.
Оглядев воинский наряд пышущих здоровьем ностевцев, Гамбар за всех ответил:
– Победа счастливцам, живущим с Великим Моурави под одним навесом! Говорю я о настоящем навесе, откуда дым из очага выходит. Наверно, многие княжеские деревни не прислали своих выборных, потому что для них неба не хватило, и как над головами у них «ничего», так и в головах «ничего».
Хотя и Даутбек, и Димитрий, а тем более дружинники мало что поняли, но они поддержали дружный смех выборных. Затем все с достоинством расселись на камнях. Один лишь Даутбек продолжал стоять, опираясь на шашку, и после наступившего молчания сказал:
– Вам, цвету грузинского народа, велел передать Моурави приветствие и пожелание долгой и счастливой жизни, вам и вашим семьям! Да непреклонно светит над вашими саклями солнце Грузии! Да зреют в ваших садах и виноградниках плоды, утоляющие голод и жажду! Да красуется над вашими тахтами оружие, отнятое в боях у врага! Победа! Победа, друзья!
Выборные поднялись и восторженно выкрикнули:
– Победа! Ваша! Ваша Великому Моурави!
– Ваша «Дружине барсов»!
– Ваша ностевским воинам!
– Ваша благородной жене Моурави!
– Ваша всем женам-ностевкам, провожающим с песнями мужей на битву!
Потом вновь чинно расселись, и радостное воодушевление, охватившее выборных, сулило Даутбеку и Димитрию успех в деле, порученном им Саакадзе.
Подробно осветив положение Картли, Даутбек не скрыл, что никогда, пожалуй, не было так тяжело, ибо приходится воевать втройне: с чужим врагом, со своими князьями и, что еще хуже, со своим царем, который, вместо того чтобы поощрять Георгия Саакадзе, вождя, избранного картлийским народом, рассыпает перед азнаурскими конями на дорогах и тропах острые обрезки железа. Вот почему сейчас особенно необходимо нерушимое единение вождя с народом.
Первый говорил Гамбар из Дзегви, у которого оказалось кизиловых палочек – то есть завербованных ополченцев – больше, чем у других. Он поднялся, расправил чоху, снял папаху:
– Мы Георгию Саакадзе, Великому Моурави, давно верим. Под его счастливой рукой мы одерживали победы над страшным врагом. Пред его счастливым мечом склонились усмиренные князья. И разве не было времени, когда веселый дым наших очагов говорил о снятии рогаток, об уменьшенной подати князьям? Почему же царь, данный богом, не утвердил деяний друга народа? Мы, выборные от Дзегви, спрашиваем – почему?
