Жильбер Синуэ - Порфира и олива

— Если бы ты выполнял свой долг, как подобает, вчерашнего мятежа не было бы.

— Возможно ли, что ты сожалеешь о случившемся, Цезарь?

— Нет-нет, разумеется, — буркнул Коммод, сообразив, что слишком далеко зашел: — Конечно, гнусность Клеандра заслуживала кары.

Тяжкое молчание повисло между двумя собеседниками. Все вокруг старательно притворялись, будто как ни в чем не бывало продолжают пировать и беседовать.

Марсия отважно пришла Фуску на помощь:

— Не угодно ли отведать это бедро африканского перепела, префект? Очень вкусно, истинное чудо!

— Благодарю тебя, Амазонка, — улыбнулся Фуск, — но не могу. Я последователь Орфея.

— Орфея? — вырвалось у молодой женщины. — Так ты, стало быть, поклоняешься Вакху? — с живостью продолжала она.

— Разумеется.

— Мне много рассказывали о поклонниках Вакха, — внезапно заинтересовался Коммод. — Это правда, что вы кружитесь вихрем, в чем мать родила, в венках из плюща, размахивая тирсами?

— Гм... на самом деле это, собственно, не в обычае почитателей Орфея.

— Ты хочешь сказать, что и в вакханалиях никогда не участвовал? — изумился император.

— Да нет, почему же. Но это было до того, как я приобщился к орфическим мистериям.

— Не угодно ли тебе это нам продемонстрировать?

Теперь уже все разговоры в зале прервались, взгляды присутствующих были прикованы к этим двоим. Фуска не обманул учтивый тон императора. То, что он сейчас услышал, было приказом. Неповиновение — прямая дорожка к самоубийству... И все же он попробовал уклониться.

— Итак? — обронил Коммод, хмуря брови.

— Но я... У меня же нет венка из плюща.

— Его заменит твой венок из роз. А что до тирса... Надзирающий за слугами одолжит тебе свою ферулу.

Теперь у Фуска уже не оставалось выбора. Он неуклюже выпутался из своей тупики, сбросил сандалии. Марсия отвела взгляд. Смешки, пробежавшие там и сям, глубоко уязвили ее. Она чувствовала себя настолько же униженной, как бедный префект.

— Погоди! — закричал Коммод. — Этот танец нужно показать народу. Кроме всего прочего, наш долг — забавлять плебс. Выйдем в парк!

Рабы тотчас бросились к сотрапезникам, чтобы снова обуть их. Окружив префекта города, все вышли в сад, чтобы смешаться с простонародьем. Квириты разом прервали свою болтовню при появлении столь невиданной когорты. Но Коммод в нескольких игривых фразах объяснил, что их префект сейчас намерен исполнить вакхическую пляску в честь народа. Что один из высших чиновников Империи может разыграть подобный спектакль, да еще нагишом, поначалу ошеломило этих смиренных плебеев. Но в Риме, как, впрочем, и везде, любая необычная, а тем паче непристойная выходка непременно имеет успех у простонародья. Так что толпа, в конце концов, разразилась восторженными рукоплесканиями и все, по примеру императора, принялись стучать кулаками в серебряные столовые приборы. Под этот нестройный грохот Фуск исполнил первые танцевальные движения на пятачке между столами, в нескольких шагах от садка, переполненного разноцветными рыбами. Лишь обстановка религиозной созерцательности могла бы избавить такую сцену от убийственного комизма. Вскоре неудержимый хохот уже сотрясал все собрание. Марсия стиснула зубы.

Унизительная сарабанда продолжалась, пока Коммод не решил ее прекратить.

— Ах! — прыснул он. — Какое счастье, что танцы — не твое ремесло! А то бы тебя не всучить ни одному работорговцу!

И жестом, полным презрения, он толкнул Фуска так, что тот упал в живорыбный садок.

Глава XLIII

Остия, октябрь 190 года.

Онерария, грузовое транспортное судно, причалила в Остии на раннем рассвете под проливным дождем. Пристани выглядели пустынными, город будто вымер.

Прежде чем ступить на сходни, Калликст машинально надвинул поглубже капюшон своего плаща и вместе с компанией моряков завалился в одну из таверн на площади Всех Сословий. Там он не в пример прочим изголодавшимся за время плавания ограничился тем, что заказал блюдо бобов и кувшинчик воды. Покончив со скромной трапезой, он встал, раскланялся, взял свой узел с пожитками и вышел.

Что-то было странное в этом покое, что царил здесь. Для этого порта, который он привык видеть всегда кипучим, полным жизни, как-то слишком уж тихо, слишком спокойно. Может быть, все объясняет этот тяжелый ливень, что обрушился на город?

Покинув площадь Всех Сословий, он, миновав здание театра, вышел на Декуманскую дорогу, большую транспортную артерию, идущую вдоль реки. Не считая двух прохожих, торопливо семенящих под ливнем, таща под мышкой корзины с провизией, дорога также казалась абсолютно безжизненной. Калликст полагал, что ему надлежит вести себя как можно скромнее, но, тем не менее, было похоже, что, напротив, перед ним расступаются, старательно избегая встречи. Слева от него были термы и палестра. Прямо перед собой он видел конюшню старого Клодия. Он вошел туда.

К его величайшему изумлению, навстречу ему вышел не этот согбенный саркастический старец, а молодой человек с небрежными манерами и горько сжатым ртом. Фракиец заметил, что парень, говоря с ним, остановился в пяти шагах, ближе не подошел, и что ноздри у него заткнуты лавровыми листьями. При виде золотого он сразу согласился сдать пришельцу в наем лошадь и двуколку — цизиум.

— Можешь взять вон тот. Ну, бросай свою монету!

Удивленный такой, по меньшей мере, необычной манерой, Калликст вывел лошадь из стойла и принялся запрягать, спросив, между прочим:

— А что, старины Клодия здесь больше нет?

— Умер, — буркнул конюх, по-прежнему держась поодаль.

— Умер? От чего?

— Да ты что, в конце концов, с лупы свалился? Понятное дело, от чумы.

Фракиец с трудом унял пробравшую его дрожь. Так вот оно что... Когда он уже готовился залезть в двуколку, парень окликнул его:

— Ты в Рим направляешься?

— Да.

— В таком случае от души тебе советую: поберегись! Там бродят банды, они пыряют прохожих отравленными копьями.

— Что еще за банды? Почему?

Конюх скорчил мину, долженствующую показать, как его удручает глупость собеседника:

— Сразу видать, что ты давненько здесь не бывал...

И не прибавив больше ни слова, исчез за деревянной дверью. Положительно, странные дела творятся в Империи... Не медля более, Калликст тронул с места и покатил в направлении града на семи холмах.

Когда он добрался до Тригеминских ворот, солнце уже клонилось к закату. Дождь хоть и прекратился, но небо все еще хмурилось довольно неприветливо. Выехав на Остийскую дорогу, он попал в сутолоку повозок, телег и прочего гужевого транспорта, ожидавшего пропуска в город.