Николай Харин - Снова три мушкетера
— Что же было потом? Получается, что бессловесный Гримо разбогател на этом острове раньше тебя, Планше? — спросил мушкетер.
— Ну, я этого не говорил, сударь, — отвечал Планше, скромно потупившись.
— Но ведь первые средства заработал Гримо, промышляя черепах, не так ли?
— Не совсем, сударь.
— Что ты этим хочешь сказать, любезный? Объяснись.
— Только то, сударь, что к тому времени я уже отложил несколько монет, переписывая долговые обязательства и счета для местных торговцев. Просто мне казалось, что Гримо еще не пришло время об этом узнать… Народ ведь там грубый и неотесанный, сударь. Иной охотник и рад бы заключить сделку с торговцем, да по причине неграмотности испытывает массу затруднений. Вот и поработал писцом — знаете, у меня неплохой почерк, сударь.
Д'Артаньяну показалось, что в голосе его слуги прозвучала горделивая нотка. Так мастер испытывает законную гордость от хорошо выполненной работы.
Глава пятьдесят первая
Рассказ Планше: день второй
— Итак, сударь, — сказал Планше, когда наутро они оставили Виши за своей спиной, медленно, но неуклонно приближаясь к Парижу.
— Итак, Планше, прошу тебя продолжить свою историю. Твой рассказ отвлекает от мрачных мыслей и, следовательно, полезен для тела и для души.
— С удовольствием, сударь. Я расскажу вам о том, как славно мы зажили на Тортуге, когда научились добывать деньги. Как я уже успел вам рассказать, Гримо научился ловить черепах. Однако постепенно он пришел к выводу, что на Тортуге ему не развернуться. Двое английских моряков, напившись как-то, выболтали ему…
— Постой, Планше! Как они могли ему что-то выболтать, если Гримо и на родном-то языке не мастер объясняться?
— Вероятно, они объяснялись языком жестов. Хотя я не удивлюсь, если окажется, что этот парень понимает по-английски. Знаете, сударь, кто мало говорит, много умеет.
Так вот, эти англичане проболтались ему об одном месте, которое они называют Логерхет на своем варварском наречии… Это на Каймановых островах. Они находятся в сорока пяти милях к югу от острова Куба, сударь.
— Планше, могу я попросить тебя об одном одолжении? — перебил его д'Артаньян.
— Попросить? Вы можете мне приказать все, что вам угодно!
— В таком случае сделай милость, прибегай к географическим названиям только в самом крайнем случае. Я силен в этой науке ровно столько же, сколько и в латыни.
— Слушаюсь, сударь! Могу я попросить вас напомнить, на чем я остановился…
— На варварском английском языке.
— Ах да, сударь. Конечно. Именно — на варварском наречии этих британцев.
— Кстати, относительно этого языка, Планше. Я полностью разделяю это мнение, я составил его во время нашего путешествия в Лондон.
— Эх, славное было время, сударь. У меня так и стоит перед глазами ваш выпад, которым граф де Вард был пригвожден, словно жук булавкой. Да и мной вы, помнится, остались довольны, сударь!
— Верно, Планше. Ты лихо расправился с лакеем этого господина.
— Его звали Любен, и он был не дурак подраться, — тотчас же отозвался Планше, мечтательно прикрывая глаза.
— Но вернемся к наречию этих островитян, — предложил мушкетер, потому что, вне всякого сомнения, диалект несчастного лорда Бэкингема языком никак было не назвать.
— Однако, сударь… — начал озадаченный Планше.
— Что такое?
— Однако мне показалось, что лорд Бэкингем разговаривал с вами в тот раз по-французски…
— Неужели?! Хотя, конечно, это, видимо, так и есть. Ведь я понимал все, что он мне говорил, между тем как я не знаю ни слова по-английски.
— Вот видите, сударь…
— Тем более я прав, Планше. Если акцент способен до такой степени все испортить, то что же говорить о самом языке! Однако мы отвлеклись.
— Я почтительнейше продолжаю, сударь. Эти англичане сказали Гримо, что черепахи со всего Карибского моря собираются в этом самом Логерхете для того, чтобы откладывать свои яйца.
— Что ты говоришь, Планше! Черепахи ведь не куры!
— И тем не менее, сударь, это так. В тех краях все набекрень: черепахи больше всего походят на змей в панцире, а откладывают яйца, как птицы. Они это делают на песчаных отмелях, а потом из них вылупляются маленькие черепашки. Так же поступают и крокодилы, которые там зовутся кайманами.
После разговора с англичанами Гримо вбил себе в голову, что он должен наведаться в этот самый Логерхет — страну черепах. Там, видите ли, вовсе не нужно ни ловкости, ни везения, ни каких-либо приспособлений, чтобы добыть хоть сотню черепах. Ведь эти существа вылезают из воды, чтобы откладывать яйца, и весь песчаный берег так и кишит ими.
По словам англичан, способ охоты до смешного прост. Надо подсунуть под черепаху толстую палку и, орудуя ею, как рычагом, перевернуть ее на спину.
— И все?
— Этого достаточно. Черепаха не может перевернуться без посторонней помощи, а следовательно, она не уползет обратно в море, откуда появилась.
— Что же было дальше?
— А дальше, сударь, этот упрямец отправился… к индейцам.
— Ты хочешь сказать, что он вступил в переговоры с дикарями?!
— Совершенно верно, сударь.
— Но для чего?
— Чтобы они сделали ему каноэ.
— Зачем ему понадобилось каноэ?
— Да все затем же, сударь. Чтобы добраться до этих самых… виноват, сударь, Каймановых островов и Логерхета…
— Хорошо. Но как же Гримо объяснялся с индейцами?
— О сударь! Ему-то как раз договориться с ними было легче, чем любому другому христианину. Дикари ведь привыкли объясняться друг с другом на языке жестов, а их гортанные выкрики уж и подавно языком не назовешь. Как вы знаете, сударь, наш Гримо весьма силен в искусстве пантомимы и прекрасно растолковал дикарям все, что ему было нужно, не раскрывая рта.
Самое интересное, что индейцы почуяли в Гримо родственную душу. Впрочем, меня это не удивило. Дикари прониклись к нему искренней симпатией. Правда, демонстрировали они ее на свой манер.
Престарелый вождь племени подарил нашему молчуну головной убор из перьев попугая. Гримо в нем и впрямь сильно напоминал эту птицу. Однако, когда он захотел вежливо отказаться от такой чести, уверяя, что он недостоин ее, и даже попробовал снять перья со своей головы, вождь сильно расстроился и чуть было не приказал спустить с Гримо шкуру за нарушение обычаев племени. Так что наш немногословный Гримо вынужден был ходить попугаем почти все время, что мы находились на Тортуге.
Вообще-то тамошние индейцы — свирепые с виду ребята. У них в обычае пытать захваченных пленников, привязывая их к дереву и поджигая длинные шипы, предварительно обмотанные тряпьем и вбитые между пальцев рук и ног пытаемой жертвы. Считается, что если пленник при этом улыбается и распевает песни, то он храбрый воин и заслуживает легкой и скорой смерти.
