Александр Дюма - Двадцать лет спустя
– Мой милый господин де Рошфор, – сказал насмешливо Мазарини, – вы увлекаетесь в своем усердии. Вы все еще воображаете себя молодым, благо сердце ваше еще молодо; но сил у вас не хватит. Поверьте мне: все, что вам теперь нужно, – это отдых. Эй, кто-нибудь!
– Итак, вы ничего не решили насчет меня, монсеньор?
– Напротив, я уже решил.
Вошел Бернуин.
– Позовите стражника, – сказал он, – и будьте подле меня, – прибавил он шепотом.
Вошел стражник. Мазарини написал несколько слов и отдал записку, потом, кивнув головой, сказал:
– Прощайте, господин де Рошфор.
Рошфор почтительно поклонился.
– Кажется, монсеньор, – сказал он, – меня опять отвезут в Бастилию?
– Вы очень догадливы.
– Я возвращаюсь туда, монсеньор, но, повторяю, вы делаете большую ошибку, не воспользовавшись мной.
– Вами, другом моих врагов!
– Что прикажете делать? Вам следовало сделать меня врагом ваших врагов.
– Уж не думаете ли вы, господин де Рошфор, что вы один на свете? Уверяю вас, я найду людей получше вас.
– Желаю вам удачи, монсеньор.
– Хорошо, ступайте, ступайте. Кстати: бесполезно писать мне, господин де Рошфор, – ваши письма все равно затеряются.
– Оказывается, я таскал каштаны из огня для других, а не для себя, – проворчал, выходя, Рошфор. – Уж если д’Артаньян не останется мной доволен, когда я расскажу ему сейчас, как расхвалил его, то, значит, трудно ему угодить. Черт, куда это меня ведут?
Действительно, Рошфора повели по узенькой лестнице, вместо того чтобы провести через приемную, где ожидал д’Артаньян. На дворе он увидел карету и четырех конвойных, но между ними не было его друга.
«Ах так! – подумал Рошфор. – Это придаст делу совсем другой оборот. И если на улицах все так же много народу, то мы постараемся доказать Мазарини, что мы, слава богу, еще способны на нечто лучшее, нежели сторожить заключенных».
И он так легко вскочил в карету, словно ему было двадцать пять лет.
Глава IV
Анна Австрийская в сорок шесть лет
Оставшись вдвоем с Бернуином, Мазарини просидел несколько минут в раздумье; теперь он знал многое, однако еще не все. Мазарини плутовал в игре; как удостоверяет Бриенн, он называл это «использовать свои преимущества». Он решил начать партию с д’Артаньяном не раньше, чем узнает все карты противника.
– Что прикажете? – спросил Бернуин.
– Посвети мне, – сказал Мазарини, – я пойду к королеве.
Бернуин взял подсвечник и пошел вперед.
Потайной ход соединял кабинет Мазарини с покоями королевы; этим коридором кардинал в любое время проходил к Анне Австрийской.
Дойдя по узкому проходу до спальни королевы, Бернуин увидел там г-жу Бове. Она и Бернуин были поверенными этой поздней любви. Г-жа Бове пошла доложить о кардинале Анне Австрийской, которая находилась в своей молельне с юным королем Людовиком XIV.
Анна Австрийская сидела в большом кресле, опершись локтем на стол, и, склонив голову на руку, смотрела на царственного ребенка, который, лежа на ковре, перелистывал толстую книгу о войнах и битвах. Анна Австрийская была королевой, умевшей скучать с царственным величием; иногда она на целые часы уединялась в своей спальне или молельне и сидела там, не читая и не молясь.
В руках короля был Квинт Курций, история Александра Македонского, с гравюрами, изображающими его великие дела.
Г-жа Бове с порога молельни доложила о кардинале Мазарини.
Ребенок приподнялся на одно колено, нахмурил брови и спросил у матери:
– Почему он входит, не испросив аудиенции?
Анна слегка покраснела.
– В такое трудное время, как теперь, – сказала она, – нужно, чтобы первый министр мог в любой час докладывать королеве обо всем, что творится, не возбуждая любопытства и пересудов придворных.
– Но Ришелье, кажется, так не входил, – настаивал ребенок.
– Как вы можете знать, что делал Ришелье? Вы были тогда совсем маленьким, вы не можете этого помнить.
– Я и не помню, но я спрашивал других, и мне так сказали.
– А кто вам это сказал? – спросила Анна с плохо скрытым неудовольствием.
– Кто? Я знаю, что не надо никогда называть тех, кто отвечает на мои расспросы, – ответил ребенок, – не то мне никто больше ничего не скажет.
В эту минуту вошел Мазарини. Король встал, захлопнул книгу и, положив ее на стол, продолжал стоять, чтобы заставить стоять и кардинала.
Мазарини зорко наблюдал эту сцену, пытаясь на основании ее разгадать предшествующую. Он почтительно склонился перед королевой и отвесил королю низкий поклон, на который тот ответил довольно небрежным кивком головы. Но взгляд матери упрекнул его за это проявление ненависти, которою Людовик XIV с детства проникся к кардиналу, и, в ответ на приветствие министра, он заставил себя улыбнуться.
Анна Австрийская старалась прочесть в лице Мазарини причину его непредвиденного посещения; обычно кардинал приходил к ней, лишь когда она оставалась одна.
Министр сделал едва заметный знак головой. Королева обратилась к г-же Бове.
– Королю пора спать, – сказала она. – Позовите Ла Порта.
Королева уже раза два или три напоминала маленькому Людовику, что ему время уходить, но ребенок ласково просил позволения остаться еще. На этот раз он ничего не сказал, только закусил губу и побледнел.
Через минуту вошел Ла Порт.
Ребенок пошел прямо к нему, не поцеловав матери.
– Послушайте, Луи, почему вы не простились со мной? – спросила Анна.
– Я думал, что вы на меня рассердились, ваше величество: вы меня прогоняете.
– Я не гоню вас, но у вас только что кончилась ветряная оспа, вы еще не совсем оправились, и я боюсь, что вам трудно засиживаться поздно.
– Не боялись же вы, что мне будет трудно сегодня идти в парламент и подписывать эти злосчастные указы, которыми народ так недоволен.
– Государь, – сказал Ла Порт, чтобы переменить разговор, – кому прикажете передать подсвечник?
– Кому хочешь, Ла Порт, лишь бы не Манчини, – ответил ребенок громко.
Манчини был маленький племянник кардинала, определенный им к королю; последний и на него перенес часть своей ненависти к министру.
Король вышел, не поцеловав матери и не простившись с кардиналом.
– Вот это хорошо! – сказал Мазарини. – Приятно видеть, что в короле воспитывают отвращение к притворству.
– Что это значит? – почти робко спросила королева.
– Мне кажется, что уход короля не требует пояснений; вообще его величество не дает себе труда скрывать, как мало он меня любит. Впрочем, это не мешает мне быть преданным ему, как и вашему величеству.
– Прошу вас извинить его, кардинал: он еще ребенок и не понимает, сколь многим вам обязан.
