Нина Строгая - В аду
– Как вы смеете? Как смеете оскорблять меня на моей земле? – перебила его баронесса, задыхаясь от клокочущей в груди ненависти, и на мгновение перевела взгляд на Калисту, которая застыла у очага с ножом в руке и еле, казалось, сдерживалась, чтобы не броситься с ним на барона.
– Пока на вашей, – холодно отрезал Кестер и тут же весело добавил, – я хотел бы купить у вас лес, если, конечно, вы не пожелаете передать мне его в дар. Так что в ближайшее время я намерен посетить вас в вашем замке – познакомиться с вами и вашим свекром поближе…
– Не думаю, барон, что это уместно, – с трудом подавляя дрожь в голосе, парировала Анна.
– А вам и не надо думать, сударыня, – злобно прошипел Кестер и, схватив ее за плечи, сжал что есть силы.
Анна охнула, и смелое выражение ее лица мгновенно уступило место мученическому. Те же перемены произошли и с Калистой: она прижала нож к груди и прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать.
– Вы делаете мне больно, – простонала баронесса.
– О-о-о-о, вы, вероятно, не знали боли, сударыня, – Кестер коснулся языком зуба, который ныл и зудел целый день, напоминая тем самым о разбитой некогда челюсти. – И быть может, никогда не узнаете, – его передернуло. – Если будете вести себя правильно. В противном случае – обещаю, я устрою вам ад.
– Милая Анна, советую прислушаться к просьбам барона, и тогда он отберет у вас совсем немного и проделает это учтиво – как вы любите, – хищно улыбаясь, добавил Гриффит.
Не в силах более выносить железной хватки, Анна несколько раз кивнула в знак согласия. Тогда Кестер привлек к себе женщину, медленно, одним движением облизал ее шею и затем, наконец, отпустил.
– Хорошо… хорошо… Я готова буду принять вас, барон, и вас… – Анна вопросительно посмотрела на Гриффита, осторожно прижимая ладони то к одному, то к другому плечу с тем, чтобы унять пульсирующую в них боль.
– Граф Дафф[4], – ответил ей тот.
– Надеюсь, вы соизволите подождать несколько дней, пока в честь вашего приезда я украшу наше скромное жилище и приглашу музыкантов и танцоров, чтобы вечер стал по-настоящему праздничным… – Анна больше не смотрела в глаза Кестеру – напротив, пыталась отвернуть лицо в сторону, и он с удовольствием заметил, как в глазах ее заблестели слезы.
– А сейчас, если мой ответ наконец-то удовлетворил вас, я хотела бы возвратиться домой.
– Да, на сегодня я вполне удовлетворен, – безо всякого выражения ответил барон, снова ощупывая языком ноющий зуб. – Вы можете ехать, сударыня, ведь скоро и дороги-то видно не будет.
Не глядя более на Анну, он вернулся к столу и принял из рук Гриффита кубок. Анна же, подняв с пола плащ, накинула его на плечи, однако никак не могла застегнуть, поскольку пальцы не слушались ее. Но тут на помощь подоспела Калиста, которая прежде с неохотою вернула нож обратно на стол, забрала из темного закутка небольшой матерчатый сверток и, вложив его в дрожащие ледяные руки госпожи, помогла ей справиться с пряжкой, а затем, обняв, вывела баронессу из хижины.
* * *В ту ночь Кестер не спал, но не кошмары мучили его, – ведь расправившись со своими врагами, барон смог, наконец, задобрить терзавших его злых демонов, – просто ему никак не удавалось забыть молодую вдову. Снова и снова Кестер представлял такой живой, чувственный ее образ: лицо, притягивающее не открытым наивным взором, не невинным девичьим румянцем, но благородною, зрелою красотой, и эти внимательные, чуть прищуренные глаза, с вызовом глядящие на него, тонкие, ухоженные руки и шею, приникнув к которой, Кестер ощутил удивительный аромат – источаемый кожей, собственный ее, – он смешивался с неизвестным доселе Кестеру – насыщенным, сладким, цветочным – и был поистине волшебным. А уж то, что угадывалось в неподобающе слабо затянутом декольте Анны, вызывало у барона приливы сильнейшего возбуждения, нетерпенья. И он уже жаждал обладать ею, подобно животному – грубо, жестоко грызть, кусать, рвать на части, – и побыстрее выпустить из мягкого, теплого, ухоженного тела баронессы всю ее голубую кровь…
Кестер призвал к себе Карен, но как она ни старалась, как долго он ее ни мучил, ему не удалось получить и толики того удовольствия, которого он ожидал – напридумывал себе, навоображал, и все так же волнующий образ Анны стоял у него перед глазами. Тогда, прогнав свою несчастную сестру, как собаку, выпинав ногами за двери, Кестер продолжил взад-вперед ходить по покоям, гневно сжимая кулаки, жалея о том, что дал баронессе слишком много времени.
Также не спала и как волчица в клетке металась в своих покоях Анна. И ее в свою очередь преследовал образ Кестера. «Сначала отец, потом – сын! Не будет покоя нашей семье» – с досадою думала, почти плакала Анна, отчаянно желая найти возможность избавиться от ненавистного соседа, ну или, по крайней мере, от его визита. Однако баронесса знала, что возможности такой никак не может быть, и никакая фантазия ей не поможет. Заступников у нее не было. А кроме того, свекор Анны – также названный ее отец – находился в опале, и не ровен час вообще мог быть казнен, как казнены были двое средних его сыновей. Младшенький же – и телом своим слабый, вечно болезный, да и с головою не особенно дружный, – был отправлен в монастырь, где, отрекшись от мирской суеты, нашел, наконец, свое призвание, став фанатичным послушником.
Так – в тяжелых, нервных раздумьях – прошла у Анны не одна ночь, и вот уже ощущение бессилья и страх настолько угнетали баронессу, что ей начинало казаться, нагрянь к ним с законом палачи, она бы смиренно и даже с радостью приняла их, несущих смерть, – достойный способ избежать преследований молодого барона Хартли.
Когда же очень, очень скоро почти все отпущенное Анне время вышло, она все-таки решила поговорить с названным отцом, спросить у него совета. Но так и не осмелилась на это: у нее не повернулся язык рассказать о том, что скоро к ним в гости пожалует отпрыск убийцы его незабвенного, его любимого сына, тоска о котором не только не утихала, но с каждым новым днем по-новому жадно грызла, снедала сердце отца. Посему баронесса напоила старика теплым отваром из целебной травы, что собрала для нее Калиста, и, усадив перед камином, бережно закутала в толстые, теплые шкуры. Анна с болью смотрела на свекра, вспоминая о том, что всего несколько лет назад он был вполне еще сильным, здоровым мужчиной, но прямо на ее глазах за столь короткое время, не подвергаясь болезням, не принимая участия в каких-либо тяжелых походах или сражениях, только лишь бесконечно скорбя о своих погибших детях, превратился в немощное, скрюченное существо, в дряхлого старца, не способного самостоятельно передвигаться. Нет, Анна не могла, не умела признаться свекру в том, что, быть может, в одночасье лишило бы его жизни: в том, что на нее положил глаз надменный и властный барон Хартли, во всех отношениях достойный своих предков – без страха, без удержу, без какого бы то ни было сострадания воин, завоеватель.
