Бернард Корнуэлл - Выкуп Шарпа
— А мне откуда его знать? — негодующе поинтересовался Малэн.
— Оттуда, что в молодости ты сох по мадам, — сказал Шарп, — и однажды очутился на крыше, чтобы заглянуть к ней в спальню, и попал ты туда не по мосту, верно?
Малэн сначала смутился, но потом решил, что история скорее делает ему честь, и кивнул.
— Есть другой путь, — признал он.
— Так покажи мне его, — сказал Шарп, — а потом, если уж будет совсем невмоготу, можешь мне врезать.
— Это само собой, — сказал Малэн, впрочем, без всякого гнева.
— Но сначала, — добавил Шарп, — мы займемся церковным хором.
— Чего?
— Двигай за мной, — и Шарп хлопнул здоровяка-сержанта по плечу. — Когда это стряслось, я сразу сообразил, что мне нужен ты. Ты и никто другой.
Малэн не до конца понял, как Шарп сумел его обойти, но все равно был польщен.
— Я? — перепросил он, желая вновь услышать комплимент.
И Шарп его не разочаровал.
— Ты, Жак. Потому что ты настоящий солдат, а такие мне по душе.
Он вытащил из кармана один из отобранных у пленников пистолетов, и сунул Малэну.
— От него будет больше проку, чем от дубинки, Жак.
— У меня дома лежит мой мушкет.
— Тащи его сюда. Я тебя жду. И вот что, сержант, — Шарп помолчал. — Спасибо тебе большое.
С трудом подавив вздох облегчения, он отправился в церковь. Ему еще предстояло заняться церковным хором.
* * * * *Сержант Шаллон прикончил последний кусок гуся, похлопал себя по животу и откинулся на спинку стула. Наверху Люсиль укладывала Патрика спать, и Шаллон сказал, подняв глаза к потолку:
— Готовить она умеет.
Он произнес это самым одобрительным тоном.
— Гусятина вредна для нервной системы, — затянул свое адвокат. — Слишком сочная, слишком жирная. Она еще хуже, чем все остальное мясо.
Он почти разобрался со счетами Шарпа, и никак не мог понять, почему ни в одной из колонок нет и следа украденного золота. Может, решил он, англичанин держал свою добычу в секрете?
— Я бы и еще одного гуся запросто осилил, — пробурчал Шаллон и взглянул на адвоката. — Так что будет с бабенкой, когда ее англичанин вернется?
Тот провел пальцем по горлу.
— Как ни печально, это наилучший выход, — сказал он. — Я презираю насилие, но если оставить их в живых, они сообщат жандармам. А завещание майора Дюко — не то, чтобы совсем законное. Вдруг правительству захочется заполучить это золото? Нет, нам надо, чтобы и майор Шарп, и женщина замолчали раз и навсегда.
— Но раз она все равно должна умереть, — подхватил Шаллон, — какая разница, когда? И что с ней станется до этого?
Лорсэ нахмурился:
— Ваше предложение звучит омерзительно.
Шаллон рассмеялся:
— Это уж как вам угодно, мэтр, но у меня к этой бабенке есть незаконченное дельце.
Он встал и оттолкнул стул.
— Сержант! — крикнул Лорсэ, и увидел, что на него наставлено черное отверстие пистолета.
— Ты бы поостерегся, законник, — сказал сержант. — Ты навел нас на золото и пообещал хорошо заплатить, но кто нам помешает забрать все?
Лорсэ промолчал. Шаллон спрятал пистолет, улыбнулся и вышел из комнаты. Его башмаки громко простучали по деревянным ступеням. Он увидел, что из комнаты в дальнем конце коридора пробивается свет, и толкнув дверь, обнаружил, что Люсиль и Мари склонились над ребенком, которого они укладывали в колыбель в ногах кровати.
— Ты, — Шаллон ткнул пальцем в Мари, — ступай-ка вниз!
— Нет, месье! — ответила Мари и ахнула, когда сержант схватил ее за платье, грубо потянул к двери и выставил в коридор.
— Ступай вниз! — ощерился он, потом захлопнул дверь и повернулся к Люсиль.
— Мадам, — сказал он, — вас ожидает райское блаженство.
Но прежде, чем он успел пошевелиться, в коридоре раздались торопливые шаги, и в спальню ворвался человек, которого оставили на карауле. На его шинели лежал не успевший растаять снег, а на лице была написана тревога.
— Сержант!
— В чем дело?
— Люди! Толпы людей! И все идут сюда!
Шаллон выругался и вслед за часовым бросился к башне. Они пробежали по двору, покрытому толстым слоем снега, потом через главные ворота поднялись на лестницу, и через крышку люка проникли в старый бастион, который охранял главный мост через ров. Стоя на стене бастиона, Шаллон увидел, что по склону к замку медленно приближаются люди.
— Что за чертовщина? — спросил он, потому что во главе толпы шел священник в полном облачении, а рядом с ним закутанный в плащ человек тащил на высоком шесте серебряное распятие. Священник даже не попытался перейти мост и приблизиться к воротам. Вместо этого он принялся расставлять прихожан на дороге, которая упиралась в перекинутый через ров мост.
— Стой на месте! — распорядился Шаллон, и вернулся на кухню. Он оторвал Лорсэ от счетов и притащил его в гостиную, откуда они оба могли наблюдать и священника, и его паству прямо за рвом.
— Что они делают?
— Черт его знает! — ответил Шаллон. Он все еще сжимал винтовку Шарпа, но что он мог предпринять? Пристрелить священника?
— Они что, петь собираются? — не веря своим глазам спросил адвокат, потому что священник повернулся к пастве, поднял руки, а потом опустил их. И все запели.
Стоя под падающим снегом, они пели рождественские гимны. Старинные гимны дивной красоты, о ребенке и звезде, о яслях и пастухах, о непорочном зачатии, и об ангельских крыльях, слетающихся в ночное небо над Вифлеемом. Они пели о волхвах и дарах, о мире на земле и о благоволении в человецех. Они пели с таким жаром, как будто хотели силой голоса разогнать ледяной холод постепенно меркнущего дня.
— Еще немного, — сказала Люсиль, выходя из спальни, — и они захотят войти, а я должна буду устроить им угощение.
— Мы не можем их впустить, — сорвался Лорсэ.
— И как вы собираетесь им помешать? — спросила Люсиль, складывая одежду Патрика на стол в гостиной. — Они знают, раз в окнах горит свет, в доме кто-то есть.
— Велите им уйти, мадам, — наставила Лорсэ.
— Уйти? — переспросила Люсиль, широко открывая глаза. — Как я могу велеть уйти собственным соседям, которые пришли ко мне на Рождество славить Господа? Нет, месье, я никогда так не поступлю.
— Тогда мы просто запрем двери, — решил сержант Шаллон, — а они, если хотят, могут хоть до смерти замерзнуть. Все равно им скоро надоест. А вот вам, мадам, лучше бы помолиться, чтобы ваш англичанин поскорее вернулся с золотишком.
Люсиль вернулась на лестницу.
— Я помолюсь, сержант, — бросила она, — только совсем о другом.
Она поднялась к ребенку.