Александр Архиповец - Альтернативная реальность
Ожидал я Овсия довольно долго. Но вот он, наконец, подошел, взволновано теребя соломенный брыль:
— Ну, дурныку… Глянет он на тебя… Вот уж бы не подумал… Пошли… Та брыля… брыля своего сними… ирод…
У распахнутых дверей церкви старик остановился и трижды широко перекрестился.
Шагнув за ним, сразу ощутил специфический запах… Курили благовония… Потянув носом, выразительно глянул на Овсия. Тот раздраженно отмахнулся:
— Ладан…
Внутри царил полумрак. Горели свечи, освещая лики святых. Их пламя, раздуваемое сквознячком, колебалось из стороны в сторону, отчего строгие лица Иисуса, Богородицы казались еще строже, будили в душе тревогу, заставляли задуматься о бренности земного бытия…
Я невольно почувствовал присущий этому месту дух святости. Здесь все "по-настоящему", совсем не так, как на теоретических лекциях в реальном мире. Реальном ли?
Слушая распевный голос Феофана, окруженного внимающими прихожанами, в который раз поймал себя на мысли о невероятности происходящего.
Попробовал телепатически прощупать священника. Не получилось. Попытался еще раз – вновь без толку… нет, результат все же был. Меня заметили. Пришлось повесить "фирменную" улыбку.
Отстранив рукой прочих, поп сделал шаг мне навстречу.
— Так вот ты каков, Овсиев "дурнык"… Ну-ка, дайте мне взглянуть на сие диво… Высок да статен…
Вмиг я стал центром всеобщего внимания. Кстати, на будущее нужно учесть, что в церкви телепатия не проходит. Значит, о навивании или контроле сознания здесь речи быть не может. Думаю, Козлобородый и его коллеги об этом не знали.
— Звать-то тебя как, отрок?
Разглядывая Феофана, грузного пожилого мужчину с длинными седыми волосами и бородой, с нездоровыми мешками под пронзительными серыми глазами, мясистыми губами и широким носом, в черной рясе и большим серебряным крестом на груди, на миг утратил осторожность. Может, попал под его непонятную магию. Но, так или иначе, сам не желая того, тихо, почти шепотом ответил:
— Андрий…
В наступившей тишине стало слышно, как под деревянным потолком гудит и бьется залетевшая оса.
— Овсий говорил, что ты нем… Значит, Андрий… Откуда родом?
"Ну, нетушки! Хватит, и так разболтался", — я не на шутку на себя разозлился. Придав лицу максимально дебильный вид, выпустил порцию слюней.
Феофан недоверчиво сверлил меня взглядом…
От того, какое решение он сейчас примет зависело многое…
— Подойди-ка поближе. Ну же! Оглох, что ли?
Но его требование я выполнять не спешил, пока не ощутил толчок Овсия в спину.
Удовлетворив свое любопытство, Феофан вполголоса, словно для себя, подвел итог:
— Оный отрок – не "дурнык"… В душе его непонятная мне тоска, тревога… хворь… Минется ли? Один Господь знает… Куда повернет: к добру или злу? Ко свету или ко тьме? Андрий, ты крещеный?
Крещеный ли я? Да, конечно же, нет!
В конце двадцать первого века, в западно-европейской части Конфедерации этому мало кто придавал значение. Да и не до того было матушке… Ее религия особо не волновала, в отличие от результатов очередного судебного иска… Кстати, я очень похож на отца – может, потому у меня с ней сложились столь прохладные отношения…
— Крещеный али нет? Да очнись же, говорю! Сие наложит печать…
Не глядя в лицо Феофану, словно признаваясь в чем-то постыдном, я отрицательно покачал головой.
— Окрестить тебя? Веру нашу приемлешь?
Теперь я согласно кивнул.
— Пути Господни неисповедимы… Во имя Отца, Сына и Святого Духа…
Церемония крещения растянулась на добрых полчаса. Я слушал Феофана – понимал и не очень, сосредотачивался и отвлекался, иногда в такт кивал, время от времени шморгал носом и поглядывал по сторонам. Словом, старался больше не прокалываться, вести себя как подобает "дурныку".
Похоже, дело шло к концу:
— Многие лета, многие лета… — протяжно пел поп, которому, похоже, я тоже порядком надоел.
Нарек он меня Андрием Найдой и повесил на шею медный крестик. Дал поцеловать большой серебряный крест.
— Ступай с Богом… А ты, Овсий, пригляди. Чует мое сердце, обузой тебе долго не будет…
Прежде чем мы отправились в "родные" Горбы, дед заглянул на кузню и в шинок.
Обратная дорога показалась длиннее. Может, потому, что вовсю палило солнце, а может, что шли медленно, вместе с односельчанами.
На меня по-прежнему внимания не обращали. Да и я особо к разговорам не прислушивался. Брел в самом конце процессии рядом с раскрасневшимся и тяжело дышащим после шинка Овсием, как раз за отставшими Наталкой и Петром.
— …говорю, Стоцкий на тебя глаз положил! — повысил юноша голос.
— Остынь, Петре. Ему каждая третья припадает к сердцу! — отмахнулась девушка.
— К сердцу, не к сердцу, а ус ловко крутил…
— Лучше б помолчал!.. Сам-то, сам… как глазел на Улиту… Чуть шею не свернул… Разве что слюни не пускал… Как тот дурнык.
— Побойся Бога, Наталочко! Ты одна, звездочка, в сердце моем. А Улита, сама знаешь… Ведьма она. Ведьма! И краса ее колдовская… от черта.
— Тогда почему заглядываешься? Разве забыл, сколько душ загубила? В прошлом году Грыцько утопился… А до того… и вспоминать страшно… Так что смотри мне, пожалеешь…
— Ей-Богу, Наталочко, не смотрел и смотреть не буду. А осенью пришлю сватов. Отец твой отдаст за меня?
Наталя залилась краской. Немного помолчала. Потом, раздраженно фыркнула:
— Отца боишься… А я? Обо мне забыл? Смотри, как бы я сама тебе гарбуза не подсунула…
Петро обиженно нахохлился. Наталка же, недовольно передернув плечами, пошла быстрее, догоняя оживленно беседовавшего с односельчанами отца.
Юноша, не желая размолвки, крикнул вслед:
— Сонечко, выходи вечером на вулыцю! Придешь?..
Девушка сделала вид, что не услышала.
Значит, в селе есть ведьма – и зовут ее Улита. Интересно взглянуть. Схожу-ка и я на эту "вулыцю".
Планы мои едва не нарушила нежданно-негаданно налетевшая вечерняя тучка. Немного погремела, просверкала молниями, брызнула слезой теплого дождя. Но гнавший ее ветерок быстро очистил небосклон. Будто и не было вовсе.
Смыв дорожную грязь и пот в бодрящей речной воде, наскоро перекусив куском "житнього хлиба з кысляком", поспешил к опушке прилегающего с одной стороны к Горбам леса. Здесь, на поляне, молодежь обычно жгла костры, собиралась на "вулыцю".
Ночное зрение особо не пригодилось. Путь освещала полная в своей красе Луна. Время чудес и оборотней. Не потому ли столь тоскливо на душе? Ведь я тоже в какой-то мере оборотень. Того и гляди завою.
Я остро ощутил одиночество и первозданную, непонятную безысходность. Непонятную, но не беспричинную. Ни здесь, ни там меня никто не любит и не ждет. Я всего лишь разменная монета, аргумент в споре "коллег". А Жаклин… малышка Жаклин? Не будет меня – появится новый подопытный кролик. Интересно, спит она со всеми? Сколько их было до меня? А сколько будет после?
