Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Красный бамбук — черный океан. Рассказы о Востоке
Прохладой и миром дышат вечереющие дали. Над мачтой, на которой бессильно повис выцветший буддийский флажок, уже чертит стремительные фигуры летучая мышь. Угомонились куры в банановом садике на берегу. На соседнем сампане, похрустывая болотной травой, довольно хрюкают черные поросята. Кто-то играет на однострунном дане, и протяжная мелодия, то вздрагивая, то угасая, долго плывет над зеркальной водой, в которой отразилась на миг низко пролетевшая цапля. Парикмахер Зиой перестал возиться в бассейне с лотосами и тоже залюбовался рекой. Сейчас она и в самом деле красная, вернее, темно-багровая, будто остывающее железо в горне. Не успеешь моргнуть, как станет темно. В свайных домах у берега уже горят золотые звездочки. Такая же крохотная керосиновая лампочка теплится перед Лиемом. Света она почти не дает, зато радует сердце и отгоняет демонов ночи. Над ней приятно согреть кусок сушеной каракатицы или просто прикурить сигарету.
— А почему бы вам, дедушка, не послушать городские новости? — спросил, улыбаясь, монтер, выглянув из люка. — Они и вас касаются.
— Кому нужен неграмотный старик? — махнул рукой Лием. — Не хочется вас стеснять.
— Вы нам совсем не помешаете, — все так же с улыбкой, но настойчиво возразил парень. — Белый Нефрит, — позвал он негромко. — Можно вас на минуточку?
Девушка закончила стирку и с готовностью поспешила на зов. Даже про белье забыла. Но на полдороге спохватилась и вернулась назад. Так с тазом на голове, стройная и смеющаяся, она взошла на сампан. Белый с горьким запахом цветок был приколот к ее волосам. «И впрямь как тайская царевна», — залюбовался старик.
— Вы звали меня, братец Дык?
— Побудьте, пожалуйста, тут, наверху, прекрасная Хоанг Тхи Кхюе, пока дедушка Лием будет пить чай.
«Они знают друг друга по имени, и он назвал ее прекрасной», — дрогнуло сердце у старого Лиема. Но он ничего не сказал и покорно спустился вслед за парнем в синей спецовке. Поклонившись гостям, он присел на циновку в самом темном углу, но монах жестом пригласил его подвинуться ближе. На низком столике горела лампа «летучая мышь», на глиняной подставке стоял жестяной чайник с носиком в виде дракона и крохотные старинные чашки. Лием доставал их только по торжественным случаям. В обычные дни они с внучкой пользовались половинками кокоса. Семена лотоса и приторно-сладкую массу в банановых листьях принесли гости.
Монах пришел в простой крестьянской одежде. Только по бритой голове можно было догадаться, что он посвятил себя богу. И еще глаза, увеличенные стеклами сильных очков, открывали самоуглубленное спокойствие ученого человека. Как хозяин и старший по возрасту, Лием, преодолевая смущение, наполнил чашки.
— Вы говорили, что отец девочки умер? — В доме Лиема монах держал себя иначе, чем в пагоде. Иной становилась форма обращения к хозяину, менялся и весь стиль речи.
— Мы так решили с внучкой. С того дня, как его отправили на Пулокондор, от него не было вестей. Я справлялся в полицейском управлении, и мне сказали там, что он, наверное, умер.
Монах обменялся со студентом быстрым взглядом.
— Значит, полной уверенности у вас нет? — поинтересовался студент.
Лием только улыбнулся в ответ. Странный вопрос. В чем может быть полностью уверен человек на земле?
— Взгляните на эту карточку. — Студент вынул из бумажника пожелтевшее, в сетке трещин, фото. Монтер услужливо придвинул лампу.
— Конечно, это он, — прошептал Лием, не выпуская из рук фотографию, на которой в полный рост был изображен крепкий мужчина с винтовкой.
— Ошибки быть не может? — на всякий случай осведомился студент.
— Он это. — Лием снисходительно пожал плечами. — На память я пока не жалуюсь, и зрение у меня не такое уж плохое. С тридцати шагов могу расщепить стрелу арбалета о лезвие ножа.
— Тогда мы можем поздравить вас с большой радостью! — хлопнул в ладоши студент.
— Разрешите, я сбегаю сказать Белому Нефриту! — нетерпеливо вскочил на ноги монтер, хрупкий подвижный юноша с несколько приплюснутым носом, что придавало лицу обиженное выражение.
— Погоди, Дык, — задержал его монах. — Лучше споткнуться ногой, чем языком. Пусть скажет папаша Лием. Неожиданная радость подобна слишком сильному солнцу. Девочку надо подготовить.
— Отдайте ей карточку, дедушка, — кивнул студент и положил на столик небольшой узелок. — Тут немного денег, товарищ Лыонг откладывал их по пиастру. Он просил вас купить Хоанг самый красивый наряд.
— Это и вправду большая радость! — Лием потрогал куцую бородку. — Не знаю, как вас благодарить. — Значит, жив… И свободен? Как же это? — он беспомощно опустил задрожавшие руки.
— Ему помогли бежать с Пулокондора, — пояснил студент.
— Так, значит? — старик одобрительно поцокал языком. — А люди говорили, что оттуда не убежишь. — Он осуждающе покачал головой. — От дракона рождается дракон, от болтуна — болтун.
— Пулокондор и вправду страшное место, — сказал монах. — Но нет тюрем, из которых нельзя было бы убежать.
— Как внучка обрадуется! — Лием сладко зажмурился. — Позвольте мне кликнуть ее? — он просительно улыбнулся монаху, потом перевел взгляд на студента. — Пошлю ее в лавочку. Праздник-то какой! Как говорится, пришел гость в дом, нет курицы — давай утку.
— Приветствие ценнее подноса с едой, — ответил ему пословицей монах. — Конечно, ступайте к девочке, папаша Лием. Но только предупредите, чтоб никому не говорила. Это опасно для всех.
— Я понимаю, — подумав, кивнул старик.
— И не надо устраивать никакого пира. Мы еще немного поговорим и тихо разойдемся.
— Значит, так, товарищи, — сказал студент, когда старик ушел. Необходимо точно выяснить, что обещали японцам французы… А мы все гадаем: отзовут Катру или нет!
— Так люди говорят, — пожал плечами монтер Дык.
— Люди! — передразнил студент. — Факты нужны… Конечно, один губернатор вполне стоит другого. Катру — беспощадный и крутой человек, притом убежденный антикоммунист, но он не из тех, кто будет выслуживаться перед японцами. Поэтому его отставка, если это не выдумки, очень плохой признак.
— Не нам сожалеть о нем! — упрямо нахмурился Дык. — Не успел Даладье запретить компартию во Франции, как твой Катру позакрывал все наши газеты и клубы.
— Он такой же мой, как и твой, — спокойно возразил студент, пригладив рукой коротко подстриженные волосы. — Скажу даже больше. Власти начали наступление на демократические организации еще до начала войны в Европе, не дожидаясь директив. Еще в августе прошлого года были произведены обыски и аресты в редакциях «Дай най», «Нгай мой», «Нгыоймой» и «Notre voix»,[3] а месяц спустя только в одном Сайгоне закрыли четырнадцать газет.
