Юрий Рожицын - СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
— Натягивай шлем и в машину, — бесшабашно заорал Сергей. — Залазь в башню, а я буду за водителя... Да не гоношись, ради бога... Шлем, шлем не забудь... Водитель из меня аховый, башку разобьешь.
Он вскочил на гусеницу танка с черным тевтонским крестом на башне, подтянулся и нырнул в люк. Следом — Костя. Захлопнул стальную крышку и очутился в густом полумраке.
Груздев нажал на стартер, мощно заработал мотор, стальную коробку сотрясла мелкая дрожь. Выжал главный фрикцион, включил скорость, передернул рычаги управления. Танк, словно норовистый жеребец, круто развернулся. Сергей даже не успел разглядеть, в какую сторону он рванулся. Машина подмяла дерево, сбила телеграфный столб и врезалась бы в трехэтажный дом, не успей парень вывести ее на мостовую, манипулируя рычагами.
Костя стукнулся лбом о броню, чуть не разбил лицо о замок орудия. Порадовался шлему. Огляделся, заметил окуляры перископа, припал к ним и будто очутился на лодке, которую подбрасывает крутая волна. Улица прыгала и качалась, здания словно с фундаментов сорвались и мотались перед глазами, как пьяные мужики на гулянке. То ли привык к постоянной опасности, то ли на Сережку надеялся, но как-то не думал о возможных последствиях рискованного захвата вражеского танка. Хотелось быстрее вырваться из разрушенного, горящего города на оперативный простор, где и маневру свобода, и на местности легче сориентироваться.
А в шлемофоне Сережкин бас: — Броня крепка, и танки наши быстры...
— Какой же наш, немецкий...
— Тррфейному коню в зубы не смотрят, — весело отозвался Груздев. — Но-о, сивка-бурка...
Давно смолк Сергей. Слезятся глаза от непрерывного напряжения. Пристально следит он за неожиданными уличными поворотами, опасаясь на скорости влететь в каменные завалы, которые после боев образовались на месте аккуратных городских кварталов. Чем дальше от центра, тем больше разрушений. От Варшавы остались руины. В домах обвалились потолки со стропилами, проглядывало небо сквозь оконные проемы уцелевших стен, мрачно торчали черные обугленные деревья, ветер вздымал тучи золы и пепла. Недавняя радость пропала. Сколько людей погибло, сколько добра уничтожено? Там и тут трупы. В одиночку и грудами, дети и старики, мужчины и женщины...
А мимо проходят равнодушные немцы в мышиного цвета шинелях, надвинутых на лоб касках. Заслышав грохот танка, жмутся к стенам уцелевших зданий. Хотелось секануть по ним из лобового пулемета, но до поры до времени Сергей себя сдерживал. С врагом надо воевать умеючи. Его уничтожить, самому уцелеть. Свиснув зубы, Груздев ожесточенно нажимал и отпускал педали, двигал рычагами.
Лейтенант жадно вглядывался в лица вражеских солдат, которые приближали мощные оптические стекла, пытаясь понять, что заставляет их не только стойко сражаться, но и жестоко обращаться с безоружными людьми, хладнокровно убивать гражданское население. Ему почти не приходилось встречаться с гитлеровцами, если не считать пленных. Как-то зимой их пригнали на аэродром расчистить взлетные полосы и убрать снег из капониров. Но те немцы были на одно лицо. Поверх пилоток с ватными наушниками — женские платки и шарфы, на ремнях с выбитой на пряжках горделивой надписью: «С нами бог!» — болтались прокопченные, помятые котелки, на кончиках носов висели прозрачные капли, ноги обмотаны жалким тряпьем.
Тут же, на варшавских улицах, они пребывали в своем естественном состоянии. Лица озабочены, грустны, задумчивы, самодовольны. Они куда-то спешили, гнали пленных, деловито поджигали и взрывали дома, по-хозяйски грузили награбленное добро в конные фуры и кузова большегрузных машин. Вытягивались при виде важно шагающего офицера, а когда он проходил, продолжали заниматься своим делом. На многих немцах — черная и зеленая эсэсовская форма. Костю неудержимо притягивал башенный пулемет и огромным усилием воли он сдерживал желание накрыть гитлеровцев свинцовым градом.
Миновали каменные кварталы. Потянулись одноэтажные предместья Варшавы. Но и здесь глазу не за что зацепиться. Спаленные домишки, выжженная дотла земля, мрачные скелеты черных деревьев. Танки и бронетранспортеры проложили рубчатые колеи через сады и огороды, разрушили дома, надворные постройки. По пепелищам бродят горбатые от ранцев за спиной гитлеровцы, что-то разыскивают, поминутно наклоняясь, и похожи издали на черное воронье, слетевшееся на падаль.
При выезде из города промчались мимо контрольно-пропускного пункта. Когда танк поднырнул под руку поднятого шлагбаума, рывком распахнулась дверь и выскочил немец. Он что-то закричал, замахал руками вслед бронированной машине. Затем бегом вернулся в будку и схватился за трубку полевого телефона. А парни и внимания не обратили на оставшийся позади пост фельджандармерии, обрадовавшись, что наконец-то вырвались из царства развалин и смерти.
— Костя, стрелы с надписями появились, — вздрогнул Лисовский от Сережкиного голоса. — Приглядись, к какому хозяину в гости прем, — Не разберу, скорость мешает. Да и шрифт готический, в черное пятно сливается.
— Ладно, приторможу.
Лисовский откинул крышку люка и приподнялся над башней. Сильный порывистый ветер ударил в лицо, но Костя с наслаждением вдыхал чистый воздух. В нем чувствовался сладко-терпкий аромат разнотравья, влажный лесной запах. Не верилось, что выбрались из кромешного ада.
У столба с указателями Сергей убрал скорость и Костя разглядел готическую надпись на металлической стреле. Прочитал и удивленно свистнул. Крикнул в люк:
— Дорога через Жирардув ведет на Лодзь.
— Мы уходим от линии фронта?! — поразился Груздев, — И зачем нам такая самодеятельность!
Взревел мотор, и за танком взвихрилась бурая пыль. Сергей настолько освоился с управлением, что через полчаса уверенно завел бронированную машину в узкую лощину с разросшимися ольхами на крутых склонах. Заглушил мотор и откинул крышку лобового люка. Выбрался из него — и на траву.
— Благодать! Не верится, што подо мной матушка земля, а не битые
кирпичи!
Он растянулся на спине, подложив руки под голову. Закрыл глаза и будто уснул. В коричневом френче, перетянутом портупеей с широким ремнем, в желтой рубашке с темным галстуком, полугалифе и потускневших от пыли залогах, с русыми, набок сбившимися волосами, он настолько походил на плакатного немца, что Костя невольно развеселился.
— Чё ржешь? Смешинка в рот попала! — не открывая глаз, пробурчал Груздев. Не клевал тебя еще жареный петух! Определись лучше, фрицы, поди, хватились танка. Как бы «раму» за нами не подняли.
